Женщина в красном произнесла какие-то слова, и на ее лице появилось странное подобие улыбки — серые губы расползлись, разделив череп на две неравные части. Охранник еще раз сложился в талии, осторожно взял своей лапищей сухонькую птичью ручку, безвольно покоившуюся на подлокотнике коляски, и почтительно ее поцеловал. Коляска, подталкиваемая сзади, неторопливо покатилась к особняку. Голова женщины чуть заметно покачивалась в такт движению. На лице охранника, удостоенного важной миссии, застыло почтительное выражение.

Загудел лифт, створки дверей распахнулись.

— Раиса Александровна Резник, — торжественно прозвучало в приемной, где Слава Воронцов томился в ожидании на кожаном диване.

Инвалидная коляска вкатилась в комнату. Воронцов испуганно вскочил, пожирая глазами желтоватое лицо и щуплую фигурку в красном платье.

Сухонькая птичья ручка оторвалась от подлокотника кресла и приветливо протянулась к нему, из щели серого рта прозвучал неожиданно мелодичный, бархатный, чуть хрипловатый голос:

— Здравствуйте, Слава! Очень рада с вами познакомиться. Добро пожаловать в «Нескучный сад»!

Инвентарный номер 45 АЕ

ЛИЧНОЕ ДЕЛО ЕЛИЗАВЕТЫ Д.

«Когда мне было лет шесть (мы тогда жили в маленьком городке при заводе, где отец работал главным инженером), я решила уйти из дома. Помню, как сейчас, надела свое лучшее голубое платье с оборками и клоунами, вышитыми на нагрудном кармане, взяла любимую немецкую куклу с оторванной рукой, в бархатном комбинезоне и вышла из подъезда, твердо решив никогда не возвращаться обратно. Я ненавидела свой дом. Я уже тогда ненавидела свой дом. Каждый день, каждую секунду я мечтала уйти из него. Хотела стать взрослой и иметь деньги. Чтобы купить билет на самолет и улететь в Африку. И жить там среди негров, помогать им выращивать маис и бататы, стать черной и кудрявой, как они.

Как назло, у меня были льняные волосы и противно голубые глаза. Взрослые умилялись, делая комплименты моим родителям: «Ах, какой ангелочек, какой же красавицей будет ваша девочка, ах, какие у нее мягкие волосики, как у купидона!» Они доводили меня до истерики своими «волосиками». В один прекрасный день я достала из маминой корзинки со швейными принадлежностями портновские ножницы и откромсала свои льняные кудри, больше напоминавшие паклю. Они упали на пол, и я стала похожа на одного из детдомовских ребят, которыми меня иногда пугал отец. «Смотри, — говорил он, — это дети без родителей. Если не будешь слушаться, мы с мамой отдадим тебя в детский дом, и тогда ты тоже останешься без родителей. Тебе обстригут твои прекрасные льняные кудри и наденут коричневое платье с черным фартуком. И ты будешь носить это платье, пока не вырастешь. Поэтому веди себя хорошо, Лизонька». Я тогда еще боялась остаться без родителей и поэтому старалась вести себя хорошо.

А потом я подумала, какого черта… Может, так будет даже лучше? Детдомовские обчищали близлежащие вишневые сады и жгли костры над речкой. Они никого не боялись. Летом детдомовские мальчишки воровали на рынке семечки, набивали ими карманы и бродили по городу, а с их подбородков гроздьями свисала черная шелуха. И еще они без разрешения купались в речке, ныряли солдатиком с крутого берега и по полдня не вылезали из воды. Даже у детдомовских девчонок были короткие стрижки, и им не нужно было каждый день до боли и слез расчесывать их прекрасные льняные волосы. И глаза у них были черные, карие, серые, какие угодно, только не голубые. Короче, я им завидовала.

А потом я разбила дорогую вазу, подаренную отцу заводским профкомом. И подумала: чего я вечно трясусь?.. Нет, конечно, я не сразу так подумала. Сначала я попыталась замести следы и по малолетству не придумала ничего лучшего, чем спрятать осколки под ковер, причем прямо посередине комнаты. В центре ковра поэтому образовался горб. И тогда я представила, как меня будут ругать… Может быть, даже шлепнут.

И так мне тошно стало, что я подумала, какого черта… Надела лучшее платье, взяла куклу в бархатном комбинезоне и ушла из дома. Мне казалось, что вот такая, без льняных кудрей и в красивом платье, я смогу понравиться неграм и они станут со мной дружить.

Мне удалось добраться только до железнодорожного вокзала. Прохожие удивленно косились на мою общипанную голову. На вокзале я пробралась в самый дальний угол зала ожидания и стала дожидаться какого-нибудь поезда, который отвезет меня к самолету, отправляющемуся в Африку. Я тогда уже знала, что сначала нужно ехать на поезде, а только потом лететь на самолете — так мы добирались летом в Москву, к бабушке.

Потом я заснула и меня обнаружила уборщица. Она безжалостно выволокла меня из угла и отвела в милицию. Она думала, что я детдомовская. В милиции меня спрашивали, как меня зовут и кто мои родители, но я по-партизански молчала (я и теперь стараюсь молчать, когда спрашивают, кто мои родители). Потом появилась мать в слезах и отец с дергающейся щекой. И забрали меня домой. И все время спрашивали, кто меня так безобразно обстриг. А я молчала. Так и не дождалась меня моя Африка и мои негры, мирно возделывающие поля с маисом и земляными орехами вблизи глиняных хижин под пальмами.

Кстати, в Африке я побывала в прошлом году. Купили мы тур на сафари в Кении и двинулись туда всей нашей компанией. А счет на семь человек послали папаше моему по факсу. Когда Вовка шепнул служащим турагентства, кто мой папочка, они чуть ли не прослезились. И порхали вокруг меня, как тропические бабочки вокруг диковинного цветка. Все это было противно до ужаса. Тогда мы с Вовкой в первый раз и поссорились. Он меня назвал дурой и истеричкой, а как я его, не помню. Думаю, я не выбирала слов. Но тогда все это были только цветочки, а теперь — ягодки, теперь мы с ним поссорились по-крупному.

Опять мои мысли куда-то уносит… Не могу писать обо всем последовательно. А Раиса говорит, что я должна стараться записывать все по порядку, тогда, как она удачно выразилась, «происходит реструктуризация мироощущения». Круто сказано? Мне, с моим неоконченным Оксфордом, подобные умствования недоступны. Но Раиса — это не то, что я. Раиса — это голова. Даже две головы, и причем обе жутко умные. Даже если бы у нее был такой папашка, как у меня, то он бы плясал под ее дудочку. Как крысы у гаммельнского крысолова, и при этом даже был бы счастлив.

Ведь Раиса может заставить кого угодно плясать под свою дудку. Если даже ее отправить в логово к медведям, то через пару дней они усвоят у нее правила этикета не хуже английских лордов и будут отличать вилку для рыбы от вилки для салата. Не вставая с кресла, Раиса движением мизинца заставляет преобразиться всех вокруг и делает это с такой легкостью, как будто превращать бесформенные бурдюки, наполненные комплексами, в приличных людей — это то, ради чего Господь Бог направил ее на землю. Посмотрим, удастся ли ей из меня что-нибудь сотворить. Но даже надеяться на это мне лень.

Так вот, долгожданная Африка оказалась скучнейшим местом. Ничего особенного. Грязь, тучи мух и всяких ползающих тварей. В гостинице холодина — кондиционеры надсаждаются, а на улице липкий зной. И негры меня разочаровали — целыми днями клянчат доллары. И не слова по-русски, кроме «сасиба» и «драстуте». И пальм там слишком много, я уже сыта ими по горло, до тошноты. В общем, Африка — это даже намного хуже Москвы. Короче, не очень здорово, когда детские мечты сбываются. Лучше бы они оставались мечтами.