- Это верно, - согласился Белограй. - Но ничего у них не вышло: украинцы остались украинцами.

- Точно, - подтвердил Дзюба и энергично закивал своей бритой головой. - А вы? - спросил он минуту спустя. - Вы, конечно, чистокровный русак?

- А кто же его знает! В анкетах пишу, что русский, хотя фамилия…

- Обращай внимание не на ярлык, а на содержание, - пошутил Дзюба.

Он снял свои роговые очки и добрыми близорукими глазами, глубоко спрятанными под седыми бровями, весело смотрел на здорового, крепкого молодого человека.

- Смотрю вот я на вас, Иване, и гадаю: где ваши корни? Должно быть, вы родились где-нибудь там, под северным сиянием, в светлой хижине лесника, на берегу синего-синего озера, среди белых берез. Мать купала вас в череде…

Белограй засмеялся:

- Вот и ошиблись! Родился я не на севере, а на юге, в Николаевской области, на берегу моря, в просоленной рыбацкой хибаре…

Проводник принес постельное белье.

Белограй быстро, по-солдатски, разделся и нырнул под одеяло. Улегся и его сосед.

- Вспомнил! - вдруг воскликнул он вскакивая. - Стефан Янович, вы знаете эту женщину в черном платье, что едет в соседнем купе?

- Нет, не знаю, - с сожалением сказал Дзюба. - А кто она?

Белограй опять лег, запрокинув сильные свои руки за голову, и, глядя в потолок, в какую-то одну точку, заговорил:

- Представьте глухой полустанок на сибирской магистрали. Тайга. Снега в рост человека. Метели. Письма с фронта идут очень долго. Шесть месяцев ждала Вера Гавриловна письма от своих сыновей - близнецов Виктора и Андрея. И вот как-то разрывает она казенный конверт…

- Погибли? - сочувственно спросил Дзюба.

- В один день получили звание Героя Советского Союза за форсирование Дуная и в один день погибли. Похоронили их вместе у подножия двух гор. Их называют теперь гора Андрея и гора Виктора. - Он помолчал. - Каждый год, весной, на сибирский полустанок приходит конверт с иностранными марками… Вера Гавриловна достает из-под кровати чемоданчик, укладывает в него подарки друзьям и едет за десять тысяч километров, чтобы поклониться горе Андрея и горе Виктора, своей рукой посадить цветы на могиле сыновей. В мае она возвращается домой.

- Наверно, там, за границей, вы и видели ее? - спросил Дзюба.

- Да, она приезжала к нам в Берлин.

- А твоя матка, що купала тебя в череде, где она? - вполголоса спросил Дзюба.

Белограй долго не отвечал. Дзюба терпеливо ждал.

- Нет у меня матери, - наконец откликнулся Белограй.

- Умерла?

- В Ленинграде. От голода.

- Отец?

- Погиб на Курской дуге.

Дзюба сочувственно помолчал, потом спросил:

- Братья?

- Никого нет, все погибли.

- Значит, - настойчиво продолжал Дзюба, - если господь бог вознесет Ивана Белограя в рай небесный, то на земле по нем никто и не прольет горьких слез?

- Прольет! В рай я собираюсь не раньше, чем обзаведусь полдюжиной сыновей.

Белограй погасил верхний свет и решительно повернулся к стене.

Проснулся он рано: в окнах вагона чуть брезжил туманный весенний рассвет. Иван Белограй бесшумно спустился с верхней полки и осторожно, на цыпочках, боясь разбудить своего спутника, вышел из купе.

Вера Гавриловна уже стояла у коридорного окна - в халате, с темным пуховым платком на плечах, седоголовая.

За окнами, в облаках тумана, - без конца, без края заиндевелые брянские леса. Изредка проплывали в молочной мгле пепельно-сизые бревенчатые избы, красные домики путевых обходчиков, силосные башни, корпуса машинно-тракторных станций. Вдоль железнодорожного полотна часто зияли огромные воронки, полные черной воды, с белыми ледяными закраинами. Может быть, отсюда, с брянской земли, и начали свой военный поход братья-близнецы Мельниковы, Андрей и Виктор? От Центральной России до Центральной Европы. Должно быть, о их пути и думала осиротевшая мать, глядя в туманное окно.

- Доброе утро, Вера Гавриловна!

Седоголовая женщина с удивлением обернулась.

Лицо Белограя, хорошо выбритое, натертое докрасна, было приветливым. И весь он, подтянутый, в мундире без погон, с орденами на груди, аккуратно причесанный, с сияющими глазами, был такой молодой, свежий, родной, что суровая Вера Гавриловна не могла не ответить улыбкой на его улыбку…

- Как быстро вы покоряете людей! - с восхищением проговорил Дзюба, когда Белограй вернулся в купе.

По лицу Белограя пробежала тень неудовольствия. Он достал коробку «Казбека»:

- Курите, папаша!

- Спасибо, не курящий. - Дзюба положил ему руку на плечо: - Береги и ты свое здоровье, сынок, не соси эту гадость натощак. Давай позавтракаем, а тогда и дыми в свое удовольствие. - Он потер ладонью о ладонь. - Имеется любительская колбаса, черная икорка, сыр и даже… коньячок. Закрывай дверь, и будем пировать.

- Не откажусь.

Завтракая и выпивая, Дзюба обратил внимание на надпись, сделанную на тыльной стороне кисти руки Белограя. Некрупными красивыми буквами было вытатуировано «Терезия» - женское имя, широко распространенное в Закарпатье.

- О, друже, - воскликнул Дзюба, - да ты уже породнился с нашими дивчатами! - Он подмигнул, указывая на татуировку. - Еще нареченная или уже законная жена?

- Не то и не другое.

Через два часа Дзюба осторожными вопросами вытянул из охмелевшего Белограя все, что ему было необходимо.

Дзюба получил из-за границы, от своих давних шефов, инструкции срочно достать, не останавливаясь ни перед чем, «абсолютно нужные» документы советского человека в возрасте двадцати пяти - двадцати восьми лет. Белограй оказался как раз таким человеком. Идеальная находка! И месяца не прошло, как гвардии старшина демобилизовался. Пять лет сверхурочно прослужил в Берлине. Еще бы служил, если бы не исключительные обстоятельства. Дело в том, что его жизненные планы спутала молодая колхозница Терезия Симак, Герой Социалистического Труда, фотографию которой он увидел в журнале.

В первом своем письме он поздравил Терезию с высокой наградой и коротко рассказал о себе. Сообщил ей, что, «между прочим, собственноручно в тысяча девятьсот сорок четвертом году, в октябре, выметал гитлеровскую нечисть с той самой земли, на которой Терезия дает теперь рекордные урожаи. Так что, хорошая дивчина, не забывай, кому ты обязана своим геройством», - гласила шуточная концовка письма. Терезия откликнулась на его послание. Так завязалась переписка. Ни с той, ни с другой стороны насчет чувств ничего не было сказано. Но в каждом письме Белограй искал чего-то между строк и находил, как ему казалось. Кончилось дело тем, что он, когда вышел срок службы, демобилизовался, выехал в Москву и, пожив несколько дней у своей дальней родственницы, троюродной тетки, направился в Закарпатье.