Вскоре мы приблизились ко рву. Это был совсем не тот ров, что нам пришлось преодолевать в учебном лагере. Тут уже не выстроишь настил из щитов, по которому пройдут остальные. Чтобы засыпать его, мы подвели свои башни как можно ближе и те принялись обстреливать стены, пытаясь прогнать с них защитников. С башен баллисты, «скорпионы» и лучники осыпали стрелами, камнями и дротиками мятежников, пока наши под прикрытием «черепахи» заваливали ров землей, плетенками из прутьев, фашинами.

Возле стен становилось все горячее. Постоянно прибывали раненые. Обожженные, обваренные, придавленные тяжелыми камнями, пронзенные стрелами и дротами. Недостатка в боеприпасах осажденные не знали.

Несколько раз и наша центурия отправлялась к стенам. Но нам везло, в нашу смену мятежники вели себя потише. Десяток раненых и один убитый — не такие уж серьезные потери для такого дела. Из моей палатки не пострадал никто. Только Крыса как всегда отличился — уронил себе на ногу здоровенный камень. Камень выскользнул из влажных от пота ладоней и размозжил несколько пальцев на ноге. Я не знал, смеяться мне или злиться. Быку я, конечно, доложил о происшествии, но упросил не судить Крысу за нарочное нанесение себе увечья. В общем-то, с каждым могло случиться. Хотя с этим парнем такое случалось подозрительно часто.

Наконец, после того, как мы перетаскали десятки тысяч корзин земли, перекопали чуть ли не всю долину, вырубили все близлежащие рощи и уничтожили все съестное на несколько миль вокруг, настал день штурма. Осада и так слишком затянулась. Оказалось не так-то просто пробить брешь в стене. За ночь защитники успевали кое-как залатать поврежденный тараном участок. И каждое утро нам приходилось начинать все сначала, теряя под градом стрел и камней людей.

Правда, к этому времени дела осажденных были довольно плохи. По словам многочисленных перебежчиков, добрая половина города настаивала на сдаче. Из-за разногласий, на улицах то и дело вспыхивали ожесточенные схватки между желающими сражаться до конца и сторонниками капитуляции. Голодный, ослабленный гарнизон, растерянные жители, болезни и нехватка воды, сводившие в могилу по сотне человек в день — мы были уверены в том, что недорого заплатим за победу. Гадатели предвещали благополучный исход боя, а озверевшие от изнурительных земляных работ солдаты так и рвались в драку.

Ничто так не раздражает нас, как сопротивление заведомо обреченного противника. Глядя на лица ребят, я понимал, что город ожидает бойня.

Накануне штурма меня вызвал в свою палатку Бык.

— Завтра на рассвете начинаем, — сказал он. — Люди готовы?

— Да, Квинт.

— Надо сравнять с землей этот поганый городишко.

— Да, центурион.

— А чего рожа такая недовольная? Не нравится наша работа? — Бык исподлобья посмотрел на меня.

— Никак нет, центурион, нравится… Только вот женщин да детей убивать как-то…

— Помолчи, декан. Сначала ума наберись, а уж потом рассуждай. Ты этих баб видел? Да любая из них за радость сочтет тебе глотку перерезать или в спину вилы воткнуть. А варварские щенки еще в колыбели римлян ненавидят. Они враги, а врагов надо убивать. Тебе за это деньги платят.

— Врагов — да. Но не детей.

Вместо ответа Бык приспустил с плеча тунику и повернулся ко мне спиной. Чуть ниже шеи белел длинный рваный шрам, от позвоночника он косо спускался к левому боку и исчезал под одеждой.

— Видишь?

— Вижу.

— Это единственный шрам на спине, — проговорил Бык, поправляя тунику. — Я никому его не показываю. Для тебя сделал исключение. Знаешь, почему?

— Нет, центурион.

— Потому что ты туп, как самый настоящий мул. Я начинал свою службу здесь же, в Паннонии. В консульство Африкана Фабия и Юлла Антония, когда мы впервые пришли на эти земли с оружием в руках. Эту отметину, — Бык ткнул большим пальцем себе за спину, — я получил не в сражении. Мы тогда вошли в какую-то деревеньку. У нас был строгий приказ — не трогать мирных жителей… И мы действительно вели себя мирно. Я даже угостил одного мальчишку лепешкой… Ему было лет семь. Он выглядел так, будто не ел несколько дней и с жадностью набросился на черствую солдатскую лепешку. Я был тогда чуть постарше тебя. И так же наивен. Поумилявшись этому маленькому голодному сиротке, я собрался идти и повернулся к нему спиной. Сам догадаешься, что он сделал?.. Этот малолетний ублюдок выхватил непонятно откуда меч и попытался снести мне башку. В благодарность за то, что я не дал ему помереть с голоду. Вот так-то… А ты говоришь, дети. Впрочем, я не за этим тебя позвал. Я перехожу в центурионы второй когорты. Еду в Германию, в семнадцатый легион. Ты отправишься со мной. Мне там понадобятся смышленые парни.

— А как же мой десяток?

— Выберут себе нового декана.

— Но я…

— Да что с тобой, декан?! — взревел Бык, который никогда не отличался терпением. — Тут тебе не кабак, чтобы языком чесать. Не понятен приказ? Так я мигом разъясню! Возьмем этот городишко, передохнем несколько дней, и собираемся в дорогу, понял меня?

— Так точно, центурион!

— То-то же… И смотри, не вляпайся завтра в какое-нибудь дерьмо. Ты мне нужен целым. Все, свободен. Готовь людей.

Из палатки я вышел с тяжелым сердцем. Такого поворота событий я не ожидал. Расставаться со своими ребятами мне ох как не хотелось. Два года они были моей семьей. Два года мы делили одну палатку, ели из одного котла, стояли щит к щиту в строю… На каждого из них я мог положиться, как на самого себя. И вот на тебе! Конечно, я знал, что разлуки в солдатской жизни неизбежны. Но все получилось слишком неожиданно.

И потом, до сих пор у меня не было уверенности в том, что Оппий Вар погиб. Да, конечно, скорее всего, так оно и было. Но пока у меня оставалась хоть капля сомнений, я хотел быть здесь, поблизости от того места, где он исчез. Теперь все пропало. До Германии не одна неделя пути. Вряд ли в такую глушь доходят слухи о том, что происходит здесь. Если найдется какой-то след, ведущий к Вару, как я об этом узнаю?

Нет, ехать с Быком я не хотел. Мелькнула даже гнусная мысль продырявить себе руку или ногу во время штурма, чтобы угодить в госпиталь. Но я быстро прогнал ее. Не хватало еще уподобляться Крысе. В который уже раз я вспомнил слова старого грека о долге. Он как в воду глядел… Все знал наперед. Жаль только не сказал ничего о том, как выйти из такого положения.

Ребятам я решил пока ничего не говорить. Нечего им перед боем забивать голову всякой ерундой. К тому же, после штурма многое могло измениться. Мы уже давно отучились загадывать что-то на будущее. Война быстро приучает думать только о сегодняшнем дне.

Но я даже не подозревал, насколько был прав, когда думал, что завтрашний день может преподнести сюрприз. Да еще какой…

— Быстрее, быстрее, третья когорта! Не растягиваться, держать строй! Быстрее!