* * *

Каждый человек имеет собственную картину мира, порой отличающуюся от реальной. Когда две картины не совпадают, возникает серьезный конфликт. В моей – наверное, наивной – картине мира Генеральная прокуратура и суд были вершиной закона и правосудия, и я надеялся на справедливость, на то, что они разберутся и меня вот-вот отпустят. Эта наивность помогла пережить все эти события. Я всегда чего-то ждал. Ждал суда, когда в очередной раз будут рассматривать вопрос о продлении срока ареста, надеясь уйти домой из зала суда. Ждал окончания суда и вынесения приговора, надеясь быть оправданным. Ждал кассационного рассмотрения жалобы на приговор в Мосгорсуде, затем рассмотрения надзорных жалоб в Мосгорсуде и Верховном суде… Уж и срок прошел, а я все жду. Я не признал свою вину, не согласился с приговором. Моя жалоба на приговор ждет своего часа в Европейском суде по правам человека уже шесть лет…

Из суда в автозаке меня везут в Бутырку. Я выпрыгиваю из машины. Здание, построенное еще во времена Екатерины Второй и подходящее больше для музея, производит сильное, хотя и гнетущее впечатление. Огромные ворота, высоченные потолки. Лязг открывающихся запоров, звуки хлопающих дверей гулким эхом разносятся по всему огромному коридору. Подсознательно ты чувствуешь, как вся эта махина нависает над тобой, придавливает, готовая обрушиться на тебя всей своей мощью, от чего становится не по себе…

Меня заводят на сборку – помещение, где людей могут держать сколь угодно долго, пока не распределят по камерам. Нас человек шесть. По очереди выводят на некое подобие медицинского осмотра, фотографируют «на память», снимают отпечатки пальцев – после чего ты долго не можешь отмыть руки от густой черной краски. Мы все только что с воли, разное стечение обстоятельств привело нас сюда. Завязывается обычная беседа, все делятся впечатлениями и своими бедами. Молодой парень лет двадцати не без гордости рассказывает свою историю и даже хвастается тем, что следователь ему польстил, сказав, что у него хороший вкус. Он украл бутылку вина из магазина, стоимость которой превысила порог административного наказания, и ему светит уже не штраф, а срок… Мне же и сказать нечего, а тем более похвастаться…

Не понимаю, в чем меня обвиняют, долго ломаю над этим голову. Речь идет о хищениях нефти. Работая в дочерней компании ЮКОСа на Кипре, я не подписал ни одного платежного документа.

В структуру ЮКОСа входило несколько нефтедобывающих компаний, каждая из которых теоретически могла самостоятельно заниматься реализацией нефти. Но поскольку у всех этих компаний был один собственник, в холдинге была создана единая централизованная структура, занимающейся реализацией нефти всех добывающих компаний, входящих в ЮКОС. Для этого были созданы специальные торговые компании, в одной из которых я и трудился. Торговые компании покупали нефть у нефтедобывающих компаний, например у «Юганскнефтегаза», и перепродавали ее конечному потребителю. В результате акционеры получали существенную экономию за счет сокращения издержек (не надо держать штат специалистов по продажам в каждой нефтедобывающей компании), а прибыль, получаемая трейдерами, оставалась у тех же акционеров, так как все эти компании входили в один и тот же холдинг – ЮКОС. Ничего нового в этой схеме не было: так работали и продолжают работать все крупные компании.

Компания, где я работал, покупала нефть у ЮКОСа. Поскольку платежами я не занимался и даже не имел права распоряжаться счетами, с которых производились все платежи, у меня возникает мысль, которую я мгновенно отбрасываю: «А что, если не заплатили за нефть?» Для всех расчетов и управления счетами была создана специализированная финансовая компания в Швейцарии, которая и осуществляла все платежи. «Нет, такого не может быть! – отчаянно рассуждаю я. – Я же сам для наших аудиторов запрашивал у них выписки по счетам, все контракты, они же все проверяли!» Я успокаиваю себя: «Какие хищения?! Это невозможно!» Понимание придет намного позже, поэтому я долго не могу понять, о каких хищениях идет речь. Как оказалось, по версии обвинения была украдена нефть у нефтедобывающих компаний. «Сколько?» – спросите вы. А вся, которую добыли за все время существования ЮКОСа! Что мелочиться?! И даже немного больше. Когда? Где? Оказывается, украли в тот самый момент, когда, например, «Юганскнефтегаз» продавал эту самую нефть торговой компании, в тот момент, когда на счет «Юганскнефтегаза» поступали деньги за проданную, то есть «украденную» нефть.

«Что за бред! Как это возможно?» – спросите вы. Возможно, еще как возможно! Это чудовищно-абсурдное умозаключение чьего-то воспаленного мозга легло в основу нашего приговора и было намертво забетонировано многочисленными решениями судов…

Тогда, в сборке, я еще всего этого не знал и не понимал…

Мне выдают видавший виды матрас, одеяло, убогое казенное белье, алюминиевую посуду и ведут в камеру. Четырехместная камера с разбитым окном. Здесь уже двое, одного из них тоже только что привели. Мы знакомимся. Гена, зэк со стажем, лет тридцати четырех, становится первым преподавателем в моих тюремных университетах. Он не может толком рассказать, за что сидит, но говорит много и увлеченно. Второй наш сокамерник так же, как и я, первоход. Молодой парень, студент юридического факультета МГУ. Приехал из Иваново и поступил на бюджетное отделение. Он лимоновец. Его взяли за захват кабинета в здании администрации президента. Ребята зашли в здание, используя строительный пистолет, забаррикадировались в одной из комнат, вывесив из окна плакат «Долой Путина». Шили им статью «попытка вооруженного захвата власти». Срок до двадцати пяти лет! Что это? Особое рвение следователя, очевидно, страдающего шизофренией, или стремление полного идиота выслужиться? Про свои похищенные тринадцать с половиной миллиардов долларов и отмытые восемь с половиной я тогда еще не знал, и на вопрос, за что меня закрыли, не мог дать вразумительного ответа. А история о вооруженном захвате власти закончилась относительно благополучно. Этих ребят осудили по «хулиганке», дав незначительные сроки.

Вова, как и я, внимательно слушает своего наставника. Мы находимся в котловой хате (камере), где сходятся все дороги. Сплетенные из ниток канатики связывают практически все камеры Бутырской тюрьмы. По этим дорогам идут груза – кофе, чай, сигареты и малявы – переписка заключенных. Бывалый Гена виртуозно управляет этими нитями: получает тюремную почту, сортирует ее, что-то перекладывает, переправляет ее дальше адресатам в другой корпус тюрьмы… Он ни на минуту не останавливается – спать он будет днем, когда дорога закроется. Я завороженно смотрю на это действо и воспринимаю происходящее как маленькое приключение.

Ночь проходит незаметно. О том, что наступило утро, мы узнаем по лязгу открытой кормушки, из которой появляется нехитрый завтрак – кусок хлеба, жидкость, именуемая чаем, и каша… Я пытаюсь поесть тюремной баланды, но не могу этого сделать. Не сплю и не ем уже трое суток. Лязг металла о металл. Продольный, иными словами – надзиратель, стучит ключом от камеры по железной двери. Называет мою фамилию и сообщает: «С вещами по сезону». Меня везут на очередную профилактическую беседу в прокуратуру. Без адвоката. «Лица стерты, краски тусклы…» – так я могу описать свое состояние тогда. Очевидно, я был похож на сомнамбулу или человека, впавшего в измененное состояние сознания. Память запечатлела выпитый стакан чая и съеденный бутерброд.