Поднимаемся на третий этаж. Камера 304. Гремят, открываясь, тормоза, и я захожу внутрь. Уже выключен дневной свет, горит ночное освещение, дающее достаточно света, чтобы за тобой можно было подсматривать. Маленькая четырехместная камера, я вижу свободную верхнюю шконку. Все спят. Мой приход прерывает сон арестантов. Один из них встает и встречает меня. Рыжий накачанный мужчина представляется Олегом. Он показывает мне, где что находится, предлагает чай и ложится спать, бросив: «Завтра поговорим». Я ложусь на кровать и пытаюсь уснуть. В шесть утра подъем, зажигается свет. Надо встать и заправить кровать. Не заправил – получишь взыскание за нарушение распорядка дня. Позже это станет предлогом, чтобы не давать УДО. Большинство приезжает в колонию уже с букетом нарушений из СИЗО, о которых зачастую даже не знает! Вообще, как можно назначать какие-то взыскания неосужденным людям, еще находящимся под следствием?

Все встают, одеваются, заправляют кровати. Можно спать дальше, в одежде. Открывается кормушка – окошко в камере – завтрак подан. Берем хлеб, сахар, кашу. По тюремным меркам здесь очень хорошо кормят. Пьем чай, разговариваем и знакомимся. Молодой парень Андрей из Зеленограда собирается на выезд (то есть в суд), о чем ему сообщили накануне вечером и напомнили утром. У него 105-я статья, убийство мэра Зеленограда. Он уедет в суд и не вернется – суд присяжных оправдает его. Такое случается крайне редко – в стране, где отсутствует презумпция невиновности, суды не оправдывают в принципе. Такое возможно только лишь с присяжными заседателями. Это система. Случись преступление – у вас есть десять подозреваемых, среди которых, например, семь невиновных. В России посадят всех. Не важно, что невиновные будут сидеть. Главное, что виновные наказаны.

Открывается дверь, в камеру заходят надзиратели – проверка. Надо встать. Дежурный по камере делает доклад: «В камере четыре человека. Дежурный такой-то». Офицер забирает заявления, назначает дежурного на следующий день и уходит. «Странный ритуал, – думаю я. – Неужели и так не видно, сколько нас в камере?» Но это именно ритуал, который неукоснительно соблюдается. Отказался от доклада – получишь взыскание. Некоторым арестантам по неписаным тюремным правилам нельзя делать подобный доклад – воры в законе и стремящиеся стать таковыми отказываются от этого. Я никуда не стремлюсь и соблюдаю навязанные правила.

Мы продолжаем пить чай. Мои новые сокамерники рассказывают об этой тюрьме, хотя у меня самого уже начало складываться определенное впечатление. В камере есть телевизор и холодильник. Туалет отгорожен от общего пространства стеной и закрыт занавеской. Я вижу книги и газеты. Олег рассказывает мне о том, что здесь есть спортзал, в который можно попасть, отказавшись от прогулки. Он агитирует меня присоединиться к ним. Если я пойду гулять, они не попадут в спортзал. Я соглашаюсь. Спортзал платный, так же как и дополнительный душ. Пишешь заявление: «Прошу списать с моего лицевого счета такую-то сумму». Зал стоит сто тридцать рублей в день с человека. Душ по шестьдесят. Платит кто-то один. Получается не дешево. Но это великое счастье – выйти из камеры, сменить обстановку. Счастье случается не каждый день. В спортзал ходим два-три раза в неделю. С лицевого счета оплачивается аренда холодильника и телевизора – по тридцать рублей в день. Раз в месяц – тюремный магазин, где есть все необходимое и даже больше…

В камере живут общим – все продукты для всех. В этой камере никто ни в чем не нуждается. Мы знакомимся. Олег из Мурманска. У него статья 105, часть 2, и статья 162, часть 4. Убийства и разбои. Он реальный бандит и знает, за что сидит. Мне он несимпатичен, но мы ладим. Второй сокамерник – Андрей Колегов – фигура посерьезнее. Он из Кургана, организатор и лидер печально известной Курганской преступной группировки. Убийства, бандитизм, организация преступного сообщества. Работали жестко и много. Убивали кого надо и кого не надо. Среди жертв Колегова были воры в законе. В тюрьме это приговор. На тебе ставят так называемый крест. Колегов осужден на двадцать четыре года. Его привезли в Москву из колонии в Коми, где он отбывал свой срок. Привезли для участия в следственных действиях по другим делам. Проверяли его причастность к убийствам Влада Листьева и небезызвестного криминального авторитета Сильвестра. Андрей был последним, кто видел Сильвестра живым. После встречи с ним машина Сильвестра была взорвана на Тверской улице.

Через год я опять попаду к ним в камеру, а еще через год узнаю, что Андрея нашли повешенным в одиночной камере Тульской пересыльной тюрьмы, куда его завезли по пути в Коми. Говорят, это было самоубийство. Зная его лично, я в это не верю. Он уверен в себе и спокоен. Говорит очень тихим голосом. Смотрит прямо в глаза, словно сканирует тебя. Взгляд никогда не отводит. Глаза жесткие, безжалостные. Он закончил военное училище, эрудирован и образован. Мы коротаем время за игрой в шахматы. Баталии занимают почти все наше свободное время. Игра отвлекает от грустных мыслей и спасает от депрессий. Мы говорим об Алексее Пичугине, который до меня сидел именно в этой камере. Мне рассказывают о том, как однажды его вызвали на допрос, после которого принесли в камеру в бессознательном состоянии. Он спал больше суток и не мог вспомнить, что с ним произошло.

* * *

…Я не был знаком с Алексеем Пичугиным. Наверное, к счастью. Иначе мои одиннадцать лет строгого режима за факт работы в ЮКОСе показались бы мне несбыточной мечтой на фоне пожизненного срока, который можно было получить лишь за знакомство с ним. Алексей Пичугин пострадал больше всех. Работали с ним долго и жестко. На нем опробовали весь арсенал средств давления на человека, использовали весь чудовищный опыт, накопленный за годы сталинских репрессий. Он был первым, кого арестовали, и, к сожалению, будет последним, кто освободится по нашему делу. На него следователи возлагали самые большие надежды, но он их не оправдал… Я преклоняюсь перед мужеством и силой духа этого человека, которого не сломали. Я часто думал о нем, размышлял о его деле, о его судьбе…

«Как такое могло произойти, как такое могло случиться?» – не один раз задавал я себе этот вопрос.

Страшно представить, насколько мы отстали от цивилизованных стран, где судебная система является основой основ благополучной жизни общества, в котором любой гражданин может обжаловать любое действие или бездействие чиновника, что, в свою очередь, гарантирует соблюдение всех прав, свобод и равенство всех членов этого общества. У нас же судебная система представляет собой неприступный редут, выстроенный между интересами власть имущих и остальными, и именно поэтому они, эту власть имеющие в прямом и переносном смысле, так яростно этот редут защищают, очевидно, понимая: «Вот падет эта крепость, и кончится наша власть…»

Как подобное возможно в стране с такой богатой историей, в стране, прошедшей через сталинские лагеря и массовые репрессии? Почему не осмыслен пережитый опыт? В этом и заключается наша трагедия. При этом народ делает свои мудрые выводы: «Лес рубят – щепки летят», «От сумы да тюрьмы не зарекайся»…

Я не хочу быть щепкой, не хочу, чтобы мои сограждане стали такими щепками при очередной рубке леса…

Еще сто тридцать лет назад, в 1878 году, председатель Петербургского окружного суда А. Ф. Кони сказал: «Хочу служить закону, а не прислуживать». Перед слушанием дела Веры Засулич министр юстиции граф Пален пытался дать напутствие Кони, сказав: «Теперь все зависит от вас, от вашего умения и красноречия». На что Кони ответил: «Граф! Умение председателя суда состоит в беспристрастном соблюдении закона. Я вас прошу не ждать от меня большего, кроме точного исполнения моих обязанностей». Его принципиальная позиция обеспечила вынесение оправдательного приговора Вере Засулич… Как это актуально сейчас! Но, увы, во времена нынешние не быть бы уважаемому Кони председателем Мосгорсуда! Такое невозможно в стране, где отсутствует презумпция невиновности, а судебная система носит карательный, иезуитский характер. Свидетельство тому – ничтожно малое количество оправдательных приговоров, даже можно говорить об их фактически полном отсутствии. Это при том, что по количеству полиции на душу населения Россия впереди планеты всей, по уровню преступности мы тоже далеко не в аутсайдерах. В цивилизованных странах оправдательных приговоров около двадцати процентов… Как такое может быть? У нас что, полиция лучше работает, чем, например, в Испании или Германии? Сомнительно. Все дело в той самой презумпции. Там она есть, а у нас ее нет. То есть на бумагах-то она, конечно, у нас в России есть, а на самом деле… С этого все и начинается, и становится страшно… Тебе могут предъявить чудовищные, самые немыслимые обвинения и бездоказательно осудить, как и произошло с Пичугиным…