– Предлагаешь, чтобы выбранный принцем жених увидел меня настоящую? – Брук подняла черную бровь.

– Но ты же можешь быть собой! Зачем притворяться?

– Я больше не знаю, какая я, – рассмеялась Брук.

– Конечно, знаешь. Со мной ты настоящая и всегда была.

– Но только с тобой и только потому, что ты была в том доме единственной, кто искренне меня любил.

– Твоя мать…

– Не защищай ее, – перебила Брук. – Она разговаривала со мной только по необходимости или когда отца и Роберта не было дома, а ей вздумывалось поболтать. И даже тогда она желала, чтобы я сидела и слушала, а не участвовала в разговоре.

Алфрида много раз пыталась убедить Брук, что Харриет ее любит. Иногда Брук думала, что это может быть правдой. Время от времени, когда никого не было рядом, мать улыбалась ей или стояла в дверях кабинета, наблюдая за тем, как дочь делает уроки. А однажды, когда Брук порезала руку, Харриет отодвинула Алфриду, чтобы самой перевязать рану. На тринадцатилетие она даже подарила дочери Ребел, самое дорогое, что было у девочки. Да, несколько раз Харриет вела себя по отношению к дочери как мать, но Брук знала, какой бывает настоящая любовь и как она выглядит. Она видела любовь в глазах Алфриды каждый раз, когда та на нее смотрела. И никогда не видела ее в глазах настоящей матери.

И все же она знала, что Харриет способна на любовь, и мать в избытке изливала ее на Роберта.

– В ней словно два разных человека, Фрида. По большей части холодная и безразличная, а в редких случаях добрая и любящая. Иногда я думала… но будь я собой в ее присутствии, могла бы пропустить момент, когда она вновь становилась ледяной глыбой, как мой отец. И тогда боль, которую она мне причиняла, стала бы в сотни раз хуже. Я не могу позволить себе надеяться. Но ты… я так часто мечтала, чтобы это ты была моей настоящей матерью!

– Не так часто, как мечтала я, чтобы ты была моей дочерью. Но ты дочь моего сердца, никогда в этом не сомневайся. – Алфрида смущенно откашлялась и добавила уже немного спокойнее: – Мы знаем, почему ты пряталась от своей ужасной семейки. Это было единственным способом уберечься от боли и унижения. Будем надеяться, что эти дни миновали навсегда.

– Как, по-твоему, что случится, если я не понравлюсь Доминику Вулфу и он отошлет меня домой? – не выдержала Брук.

– Ничего особенного. Ты, скорее всего, получишь обещанный лондонский сезон, а вскоре и другого мужа. Но если ты не понравишься лорду Вулфу, значит, с ним что-то не так.

– Но он ненавидит Роберта, а потому возненавидит и меня, – напомнила Брук.

– Значит, будет глупцом.

– Он и так может оказаться глупцом, – грустно вздохнула Брук. – Я знала, что рано или поздно придется выйти замуж, но ожидала по крайней мере ухаживаний.

– Как всякая девушка.

– Ну и, по крайней мере, рассчитывала лучше узнать мужа до того, как идти к алтарю.

– Тут слишком необычные обстоятельства. Но ты могла бы попросить, чтобы перед свадьбой был короткий период ухаживаний. Если твой волк хороший человек, он согласится.

– Или, как моя семья, может испугаться регента и сразу потащить меня к алтарю.

– Так чего тебе больше хочется? – усмехнулась Алфрида. – Чтобы тебя прогнали от двери или сразу женились?

– Я не узнаю, пока с ним не встречусь, – снова вздохнула Брук. – Лучше бы ничего этого не случилось.

– Крепись, куколка! Этот северный лорд может быть прекрасным человеком, и тогда окажется, что принц-регент сделал тебе огромное одолжение.

– А вдруг Роберт причинил мне самое большое зло, какое только мог? – возразила Брук. – Наградил меня мужем, к которому я буду питать только отвращение?

Алфрида прищелкнула языком:

– В таком случае, возможно, не стоит гадать заранее?

– Возможно, нет.

На третий день путешествия, когда они остановились пообедать в гостинице, оказалось, что Доминика Вулфа здесь никто не знает. Зато они обнаружили, что посланник регента ехал так быстро, что, возможно, уже возвращается в Лондон. Очевидно, он скакал дни и ночи напролет, меняя при первой возможности лошадей и отдыхая в карете.

К вечеру они были всего в нескольких часах от поместья лорда Вулфа, но Алфрида отказалась гнать лошадей в темноте. Она желала, чтобы Брук освежилась утром и, когда волк впервые ее увидит, выглядела как можно лучше. Они остановились в гостинице, и Алфрида спустилась вниз, чтобы заказать ванну для Брук и ужин в номер. А вернулась с рассказом о семье Вулф.

– Тебе это не понравится, – буркнула она с кислым видом. – Можно подумать, у тебя без того мало тревог, так еще и над семьей, в которую тебе приказали войти, висит проклятие. Так что думаю, нам остается только надеяться, что тебя не пустят в дом.

– Что за проклятие?

– Самое что ни на есть жуткое. Ему много сотен лет. Оно призвано убивать всех первенцев в каждом поколении, когда им исполняется двадцать пять лет. Если только раньше их не забирают болезнь или несчастный случай.

Округлив от изумления глаза, Брук прошептала:

– Ты шутишь, верно?

– Нет, всего лишь повторяю слова подавальщицы в баре, кухарки и одного из жителей деревни Вулфов, который навещал родственника неподалеку. Это все они мне рассказали.

– Но мы… то есть я не верю в проклятия. А ты?

– Не слишком. Беда в том, куколка, что очень многие верят, включая тех, кто считает себя проклятыми. Если тебе говорят, что ты должен умереть в определенном возрасте, ты становишься более небрежным и легкомысленным, не дорожишь жизнью, так что зло, обещанное проклятием, рано или поздно происходит. Но сомневаюсь, что наследники Вулфов просто падали мертвыми без всякой причины. Когда поближе познакомишься с волком, попроси объяснить.

– Обязательно. Очевидно, имеется какое-то простое объяснение, о котором семья не желает распространяться. Поэтому никто не позаботился положить конец слухам.

– Вне всякого сомнения.

– А может, по какой-то причине им нравится быть объектом этих слухов.

– Меня не нужно убеждать, куколка. Но меня беспокоит утверждение о древности проклятия. Это означает, что слухи ходят слишком долго и что первенцы действительно умирали на двадцать пятом году жизни, по крайней мере несколько. Слишком много для одной семьи бед, вряд ли их можно списать на случайность.

Брук мрачно нахмурилась, но все же ей хотелось узнать, что еще слышала Алфрида о Вулфах.

– Может, что-то было сказано конкретно о Доминике?

– Он молод. Никто не сказал, сколько именно ему лет, но двадцати пяти еще нет.

– Так ты веришь в проклятия! – Брук закатила глаза.

– Нет, просто небольшое, но неудачное уточнение с моей стороны.