Но для романа нужны сюжет и герой. Вот в этом месте ее мысли обычно сворачивали в другое русло, она отвлекалась на какую-нибудь мелочь или вспоминала о чем-то страшно важном, что немедленно нужно сделать, — своего рода защитная реакция, чтобы не расстраиваться. Потому что без сложного и «живого» героя книга обречена. Если, конечно, это не французский «новый роман»: в шестидесятых годах двадцатого века экспериментаторы пытались писать романы без сюжета, без героя и даже без автора (что-что, а последнее им не удалось). А Дженнифер сильно сомневалась, что на данном уровне личностного развития ее воображения хватит на создание персонажа, способного жить «собственной жизнью». Нужен опыт. Опыт, который запустил бы механизм творчества.

Что ж, где еще набираться жизненного опыта, как не в Нью-Йорке?

Она поделилась своими переживаниями и надеждами с Этель, на что та, не отрываясь от увлекательнейшего занятия — маникюра, вопросила:

— А почему бы тебе не написать книгу рассказов? Героев может быть сколько угодно, сюжетов тоже, и все, так сказать, компактно...

Дженнифер задала себе вопрос: а не получит ли Этель Нобелевскую премию? Как-нибудь случайно... Или, может быть, в конце концов люди догадаются учредить премию «За здравый смысл», «За трезвый ум» или «За ценные советы»?

Она никогда не видела себя в качестве автора рассказов. Неудачные эссе из последних — те, что она посылала на конкурс, — и вовсе отбили у нее желание творить в малом жанре. Но книга рассказов... В этом что-то есть.

Дженнифер села за ноутбук и открыла новый документ. Девственно-чистый лист. И, если достаточно долго на него смотреть, мысли начнут облекаться словами, слова сплетаться в вязь, и польется текст. Дженнифер чувствовала, как дивно быстро летают пальцы над клавиатурой. Пусть не будет масштабных сцен. Пусть не будет пафоса и ювелирной проработки деталей...

Рассказ получился про кошку. То есть вроде бы про кошку, а на самом деле — про любовь, про боль и непонимание.

Это была белая кошка с рыжими пятнами и розовым носом — вполне обычная кошка. Она сидела на подоконнике и смотрела сквозь щель в жалюзи на улицу. Ей было видно не очень много — коричневая коробка соседнего дома, маленькое окно, за которым кто-то иногда двигался и которое никогда не открывали. Внизу она могла бы видеть узенький переулок, по которому никогда не ездили машины — слишком узко. А велосипеды ездили, и ходили люди, и часто кричали хриплыми, недетскими голосами мальчики и девочки.

Кошка любила смотреть в щелку, но сегодня она с радостью забралась бы под диван или ушла на кухню, и только чувство того, что нужно делать вид, будто все нормально, не позволяло ей спрыгнуть с подоконника.

Они ссорились, и кошке это не нравилось. Особенно не нравилось ей то, что Он говорит тихо и холодно и, наверное, сквозь зубы. Еще больше кошке не нравилось, что Она молчит. Уж лучше бы кричали, чтобы потом Она плакала, а Он обнимал ее за плечи и прикасался губами к покрасневшему мокрому лицу. Потому что они всегда кричали, а потом обнимались и смеялись — нервно, но с каждой минутой спокойнее и спокойнее. И только сегодня Он будто отрезал слова ножом, а Она молчала...

Эта белая с рыжими пятнышками была очень нежная. Она любила тепло. Больше всего она любила спать между Ними. Ее бок был всегда чуть теплее, чем Его, зато с Ним кошке было приятно чувствовать себя маленькой и мягкой.

И, когда Он ушел, кошка долго грустила о Нем вместе с Ней, особенно по ночам. И мурлыкала бархатисто, чтобы Она не поняла, как кошке на самом деле печально.

У кошки осталась та же постель, подоконник и красная мисочка на кухне. И кошка знала, что нужно вести себя так, будто ей от этого очень хорошо.

Она позволяла себе по-настоящему скучать только когда оставалась одна.

У Дженнифер было чувство, что она поставила в комнате молодой пары живое зеркало, которое смотрит, чувствует и отражает все, что происходит в их жизни, пусть и немного иначе. Ведь зеркала не читают в душах, зеркала ловят лица и движения.

Хотя, может быть, эта удивительная кошка и обиделась бы, если бы услышала, что ее сравнивают с зеркалом.

Дженнифер увидела изменения, которые произошли в комнате с «Его» уходом. Услышала, что хозяйка начала называть кошку по имени — правда, кошка все равно называла себя кошкой... Она никогда не думала, что может настолько ярко почувствовать себя зверьком, показать мир человеческих отношений с другого ракурса! И не думала, что у нее получится рассказ о расставании. Что же бродит в ее душе, выливаясь в такие слова и образы?

Дженнифер немного поколебалась, прежде чем послать рассказ Алексу. Раньше она всегда давала ему читать свои пробы и эссе: он всегда ее хвалил. А тут... Дженнифер подумала, что ей, наверное, не надо, чтобы он ее хвалил. Особенно за грустные рассказы из кошачьей жизни.

3

— Анджела! Ну чего ты от меня хочешь? Чтобы я сказал, что мне это нравится? Так вот: нет, не нравится! Потому что это пресно, это скучно, я не узнаю твою руку!

— Саймон! Скажи, в таком случае, чего ты ожидал от материала о вибромассажерах? Я и так перепробовала их все! Я не обязана идти на такие жертвы ради тебя!

Дженнифер крепко вцепилась в свой портфель, будто кто-то хотел его у нее отобрать, и без энтузиазма наблюдала за сценой, разыгрывавшейся между мужчиной в фиалковом джемпере, который сильно походил на истерика, и каштановые волосы с мелированием как-то удивительно вписывались в этот образ, и фальшиво белокурой женщиной, которая и без каблуков-то была на несколько дюймов выше него. Сцена происходила в помещении, которое больше всего напоминало стеклянный шкаф. Дженнифер сделала вывод, что издательский дом таким образом позаботился о каком-то из своих начальников: вроде как обустроил ему отдельный кабинет, при этом расположив его так, чтобы тот мог контролировать происходящее во всей редакции. Саму Дженнифер какая-то занятая ассистентка усадила на стул для посетителей, затерявшийся в хаосе редакции между столами, за которыми сидели люди, шкафами и стеллажами, что перегораживали пространство, как крепостные стены, и откуда-то взявшимися кадками с цветами.

— Но здесь не хватает экспрессии! Читатель должен либо умирать от желания попробовать самому, либо быть уверенным, что это распоследняя дрянь из изобретенных человечеством! Мы же не «Нью-Йорк таймс», чтобы печатать беспристрастные, безликие, сухие, как пустыня, материалы!

Дженнифер взяла это себе на заметку.

— Тогда пускай кто-нибудь другой ставит на себе подобные эксперименты! Ты знаешь, я создана для другой работы!

Блондинка развернулась и застучала каблуками прочь. Даже в общем гаме Дженнифер различала этот цокот. Она и не предполагала, что в журналах бывают свои примадонны.

Мужчина, которого блондинка назвала Саймоном, закатил глаза и громко, протяжно вздохнул.

— Ну вот, все нужно делать мне! — сакраментально произнес он, обращаясь, по-видимому, к Всевышнему.