Стою, потупившись.

Отец тяжело вздыхает. И ничего не говорит. Не упрекает меня ни единым словом.

Отворачивается и смотрит в гараж – туда, где вокруг сиденья скутера беспокойными отростками шевелится «паутина».

– Зажигалка – это правильно. А всё остальное – нет.

– Я не думал…

– Я тоже хорош, – хмурится отец и глухо добавляет: – Завтра же везу тебя к тётке в Вологду.

– Это на фига? – удивляюсь я.

– Поживешь у неё. Годик-другой.

– Я не хочу в Вологду. Там и жрать-то нечего…

– Зато от Зон подальше!

Повисает молчание.

Я прекрасно понимаю – сейчас бессмысленно спорить. И всё-таки набираюсь наглости:

– Ты ведь сам говорил – надо замечать новое. Тогда есть шанс узнать что-то интересное!

– Ага, – саркастично кивает отец. – Именно поэтому ты заметил новенький скутер. Совсем как у Мишки, да?

Виновато пожимаю плечами:

– Ну… я хотел проверить…

– Проверил?

Отец делает шаг в гараж и поднимает монтировку. Зачем она ему? Какая ценность в тронутом ржавчиной куске металла?

Уточнить я не успеваю. Потому что отец делает ещё шаг и бьёт тяжёлой монтировкой по зеркалу скутера. Брызгами летит стекло.

– Не надо!

Это неправильно! Всё равно что резать картину в музее. Разве машина виновата?!

– Смотри, – хватаю его за плечо, – там… что-то есть…

Конечно, ничего там особенного – какие-то блёстки под стеллажом с инструментом. Лишь бы отвлечь отца от скутера!

Он поворачивает голову, роняет монтировку.

Достаёт из кармана куртки фонарик. Яркий луч светодиодов озаряет пространство под стеллажом. И мы с отцом долго глядим на пару переливающихся шариков – тех, что висят в воздухе над бетонным полом.

– Красиво, – шепчу я.

И замолкаю выжидательно. Раньше я таких не встречал. Что скажет отец?

Ведь тут, в Зоне, красота – штука ненадёжная. Вон, алый цветок – самая красивая вещь внутри периметра. Но любоваться лучше издалека. А ещё лучше – из безопасного укрытия…

Отец молча подходит ближе. Аккуратно проводит рукой в перчатке над и под стекловидными шариками. Те остаются неподвижными. Тогда он осторожно берёт их, один за другим – словно срывая плоды с невидимой ветки, и кладет в болтающуюся на плече сумку.

Луч фонаря уходит дальше под стеллаж. Озаряет «паутину» – ту же, что и за шкафом!

И что-то блестит в её глубине. Не так ярко, невзрачно. Камешек, похожий на осколок бутылочного стекла…

Отец достаёт из кармана куртки детектор – плоскую коробочку с маленьким экраном. Направляет её в угол.

Какие-то цифры вспыхивают на экране. Высвечивается диаграмма распределения спинорного поля – недавно мне пришлось выслушать об этом целую лекцию. Только я всё равно мало что запомнил.

– Интересный объект, да, пап?

Он не отвечает. Глядит по сторонам. Поднимает закрытую канистру, встряхивает – на дне что-то хлюпает.

Хм-м… Можно взять с собой и по дороге ещё где-нибудь слить остатки. Только тяжело тащить…

Пока я вспоминаю цены на бензин в Колядинске, отец открывает канистру и вдруг выплескивает остатки содержимого на паутину. Чиркает спичкой и кидает её в угол!

Вспыхивает пламя. Белые нити шипят и съёживаются. А я с изумлением смотрю, как отец тянет руку – прямо в огонь, прямо в ещё живую паутину! И выхватывает оттуда невзрачный камешек.

Держит его на ладони. Улыбается, разглядывая.

А я угрюмо молчу. Да, сам недавно сделал глупость. Но хотя бы понятно ради чего…

А отец… Тоже мне, воспитатель!

Что проку в куске бутылочного стекла?!

– Это можно продать? – выдавливаю сквозь зубы.

– Продать? – смеётся отец.

И прячет камешек – не в сумку, а во внутренний карман куртки.

Пожимаю плечами. Что тут забавного?

В конце концов, ради этого мы сюда и пришли! Взять товар, чтоб толкануть его за хорошие деньги! Вся огромная Зона – для нас будто мегамаркет досумеречной эпохи.

Однажды в детстве я бывал в таком. Помню ощущение праздника, музыку, сверкание огней. Яркие витрины, фонтан посреди вестибюля, и толпы народа, снующего взад-вперёд…

Тут нет толп. И за товар можно заплатить жизнью.

Но ощущение праздника – оно где-то рядом… Каждый раз, когда я иду в Зону – жизнь наполняется особым смыслом.

Мне трудно передать всё словами. Я не умею красиво формулировать. Но для меня это словно окно в ту, прежнюю жизнь – когда мы обитали не в бараке для беженцев. И мама была с нами…

А для отца… Иногда мне кажется, что для него это как продолжение огромного эксперимента.

– Чего кривишься?

– Ничего!

– Это, конечно, хуже, чем скутер, – иронично кивнул отец. – Те разноцветные шарики Петрович именует «ведьмины глазки». И берут их всего по три тысячи долларов.

– Три штуки баксов? – округлил я глаза.

– Считается, что они сильно успокаивают нервы. – Отец снял сумку и перекинул её ремень мне через плечо. – Как раз то, что тебе нужно!

– Да я и так спокоен!

– Это хорошо, – обрадовался отец.

Поднял с пола монтировку и удивительно быстро превратил новенький «Хо-Лин-503» с усиленной подвеской в погнутое и треснутое уродство на колёсах.

– Теперь намного лучше, – сообщил, разглядывая остатки машины и помахивая монтировкой, как художник кисточкой.

Я отвернулся с кислой миной. А сам уже лихорадочно прикидывал: какой скутер можно купить, имея три штуки баксов? Наверняка круче, чем у Мишки!

– Идём! – хлопнул меня по плечу отец. – Вздумаешь опять отставать – привяжу верёвкой!

И двинулся назад через лопухи.

– Мы что, уже уходим? – удивился я.

– Хватит на сегодня.

Вышли из гаражного кооператива и размеренным шагом направились опять к семнадцатиэтажке. Отец молчал, а я всё раздумывал: если даже ведьмины глазки стоят уйму денег, то какова же цена невзрачной фиговины, которую он мне не доверил, а спрятал в карман?

Продавать он её не желает – это понятно. Но ведь что-то в ней есть, что-то особенное…

Я внимательно зыркнул на папину спину, обтянутую вылинявшей хэбэшной курткой.

И ведь не расскажет…

Будет темнить, пока не сочтёт нужным.

До сих пор основным нашим товаром, помимо заурядных тряпок и барахла, оставался серый мох. Все так его зовут, хотя, разумеется, никакой это не мох – бесформенные наросты, по виду и цвету – вроде пористой резины. С приятным миндальным запахом, со слабым наркотическим эффектом – но без привыкания, его заваривают вроде крепкого чая.