Ее сдержанность только сильнее его злит.

За весь нелегкий путь они делают еще несколько остановок. Ни слова не звучит между ними, ни единым взглядом не обмениваются. Лишь движутся на север, оставляя за собой неровную цепочку следов на песке. Все сложнее после каждого нового привала вновь подниматься на ноги для того, чтобы продолжить идти. Когда жажда и голод лишают сил окончательно, больше не встают они с теплого песка. Усталость оказывается сильнее страха.

Океан лижет ему пальцы раскинутых в стороны рук, но Радомир так ослаб, что даже пошевелиться не может. Вода дарит лживое ощущение прохлады и облегчения, но никак не восстанавливает потерянные силы, не залечивает раны. Это мертвая вода, соленая, и воспользоваться ею для исцеления ведун не сможет при всем своем желании. Он смотрит в окрашенное алым заревом небо, где смешиваются день и ночь, и медленно выдыхает, закрывая глаза.

Если бы только словами можно было описать, насколько он обессилен. Кажется, словно проще и вовсе исчезнуть, чем продолжить ощущать подобное. Ведун закрывает глаза и отдает себя безмолвию.

– Не засыпай, – раздается возле уха слабый женский голос.

Он устал настолько, что вряд ли сможет подняться. Почему бы немного не отдохнуть? Они шли так долго, что удивительно, как это силы не покинули их много лиг назад.

Волосы Ренэйст разметались по песку. Скосив взгляд, Радомир видит солнечные блики, пляшущие на серебряных бусинах, что вплетены в тонкие косы. Это зрелище кажется ему удивительным; словно вблизи звезды, которых он никогда в своей жизни не видел. Могут ли звезды быть так близко? Может, северяне и вовсе собирают их, упавших с небосвода, в плетеные корзины, а затем используют вместо факелов?

Мысль эта заставляет его коротко улыбнуться. Он представляет суровых северных воинов, рыскающих в снегу в поиске звезд. Совсем не это он должен представлять, столкнувшись с ними на поле боя.

Северянка лежит на песке подле него, и если он совсем немного сдвинет руку в сторону, то сможет коснуться ее пальцев. Дочь снега и ночи, носящая морозную полночь в своих волосах, она, как говорят легенды, должна осыпаться кристаллами льда от малейшего его прикосновения.

Она, просящая его не засыпать, сама погружается в сон. Радомир замечает, как выравнивается ее дыхание, как трепещут белые ресницы. Сейчас Ренэйст совершенно не выглядит опасной и воинственной. Самая обыкновенная девчонка. Такая же, как и его Весна.

Ничего не происходит, когда он прикасается к ее пальцам. Кожа Ренэйст теплая, и, прислушавшись, Радомир может услышать, как бежит северная кровь в тонких ее венах. Утомленная, она никак не реагирует на его прикосновение, и, закрыв глаза, ведун проваливается в беспамятство следом за своей спутницей.

Она вдыхает так, как делает вдох утопающий, вынырнувший из мутной холодной воды – жадно, полной грудью. Над головой вместо неба – знакомый с детства кусок льняной ткани, прикрепленный к деревянной балке под потолком, играющий роль шатра. Сквозь крошечные дыры в ткани, образовавшиеся от старости, пробивается теплый оранжевый свет, отбрасывая причудливые тени на противоположную сторону. Будучи ребенком, она любила находить в этих таинственных узорах различные фигуры, проигрывая в голове сюжеты знакомых сказок. Ренэйст крепко жмурится и вжимается затылком в подушку, обхватив ладонями свое пылающее лицо.

Этого просто не может быть. Как она могла здесь оказаться? Кораблекрушение, Солнце и Луна на одном небе, горячая кровь, капающая с ладони на песок во время ритуала братания… Ведун с глазами злыми, но безумно одинокими.

Неужели сон?

Протянув руку, воительница ведет ладонью по легкой ткани, кожей ощущая линии вышитого на ней узора. Если бы это был сон, ощутила бы она хоть что-нибудь? У Ренэйст нет дара, которым обладают вельвы, чтобы сны ее обращались в видения, поэтому сном это быть не может. Уж слишком явно ощущает она мир вокруг себя.

Но тогда набег, в свою очередь, был излишне реальным сном? Жар сжигаемых деревень, чужая кровь на собственной коже, тяжесть меча, все это Ренэйст ощущала не менее явно, чем постель, на которой лежит.

От этих мыслей становится сложно дышать. Словно невидимые руки стискивают шею, давят на глотку, вынуждая сглатывать нервно, от чего становится только хуже. Этот невиданный доселе страх заставляет зажмуриться крепко, ощущая, как в уголках глаз застывают слезы.

Это все неправда. Неправда. Неправда. Не…

– Ренэйст? Ты проснулась?

Голос матери заставляет сесть и рывком отодвинуть в сторону полог шатра. Ужасное ощущение постепенно отступает, оставаясь легким осадком на коже, но сейчас оно вовсе не имеет никакого значения. Ренэйст видит кюну, сидящую подле пламени очага, и нет на ее лице болезненно знакомой печали. С радостной улыбкой смотрит Йорунн на свою дочь, продолжая скользить гребнем по своим золотистым волосам, и тихо смеется, заметив изумление в голубых глазах.

– Что с тобой, волчонок? – ласково спрашивает кюна. – Плохой сон увидела?

Мысли в голове путаются подобно клубку пряжи, упавшему с колен ткачихи и покатившемуся по полу. Не знает Ренэйст, что ответить, происходящее кажется ей сном. Все совсем не так, как она привыкла, не так, как жила она долгие годы. Разве все, через что прошла она, могло присниться?

Но сейчас она сидит на своей постели, в доме, в котором прошло ее детство. Чувствует жар очага, видит мать, движения ее рук, пока расчесывает она полотно своих волос, и теряется только больше. Ренэйст чувствует себя совсем как тогда, в далеком детстве, когда холодной ночью вышли они из дома и затерялись в лесу. Только теперь она одна, и вместо леса – ее собственные сны.

– Я…

Ее прерывает громкий мужской смех, доносящийся снаружи. Дверь конунгова дома распахивается, и внутрь вваливаются трое мужчин, закутанных в звериные шкуры с ног до головы. Они смеются, стряхивая с себя снег, и прежде, чем дверь закрывается, Рена успевает увидеть тушу крупного оленя, брошенную в сугробе. Сколько же длилась охота, раз удалось им найти живого оленя в мертвом лесу? Сейчас дичь в пищу вскармливают для них солнцерожденные рабы, оттого всегда есть мясо на их столах, но чтобы раздобыть дикого оленя… Чудеса, не иначе.

Один из них, смеясь, поворачивает к ней голову, и Ренэйст видит блестящие карие глаза в прорези между меховой шубой и шапкой. Этот взгляд кажется ей знакомым, но в то же время чужим, как и все в этом доме. Ренэйст напрягается, не зная, чего ей ожидать, и крепче стискивает пальцами край постели. Мужчина снимает перчатки, кидает их куда-то в сторону – кажется, на постель, – и громко говорит:

– Глядите-ка, проснулась! Сейчас будет обижаться, что мы на охоту без нее ушли!

Ренэйст смотрит на него огромными глазами, и в горле у нее встает ком. Она знает, кому принадлежит этот голос, но никогда не слышала его столь… радостным. Медленно опускает ноги со своей постели, но не спешит вставать, наблюдая за пришедшими.

Ее брат потерял всю свою радость на берегу рокового озера.