По прошествии четырех лет (новоиспеченному мужу было соответственно девяносто) он плюнул на все и развелся с молодой женой, не дотянув до деревянной свадьбы. «Не создан я для семейной жизни», — откровенничал он с Адри, раскуривая очередную сигару.

Единственное, что примиряло обыденную действительность с существованием опы Яна была его не вызывающая сомнений религиозность. Несколько раз он даже совершил паломничество в Лурд, французскую католическую Мекку, чем вся семья очень гордилась. Эта тема была вроде святого Грааля, который вытаскивали из рукава на семейных сборищах, прикрывая бесчисленные проступки скандального enfant terrible.

Однажды, уже после шумного развода, дед подозвал Адри к себе и тихо сказал: «Адрианус, мне за девяносто, старость не за горами. Пришло время рассказать тебе кое-что. Это секрет, и знать об этом никто не должен. Я никогда не был в Лурде и даже не знаю, где это. На самом деле я брал отпуск и отлично зависал на пляжах Сан-Тропе. Вот тебе список лучших тамошних сомелье и помни — этого разговора никогда не было. Иначе мне конец».

Я люблю Канны. Мне нравится смотреть на невозмутимых улыбчивых француженок с их вечными собачками-игрушками, на возмущенных и неулыбчивых русских, которые требуют понять их ломаный английский. Мне нравится вспоминать французские слова и в который раз обещать себе доучить-таки до приличного уровня этот столь любимый мною язык. Обожаю наблюдать этот приятный мир, где-то парад снобизма, иногда — ярмарку тщеславия, в общем, весь тот набор клише, что можно прилепить к Каннам, которые, наверное, сами уже пару веков как превратились в смутно знакомый, но поблекший эстамп.

И, конечно, все на самом деле совсем не то, чем кажется, и все более современное, сложное и настоящее. Но все равно Канны хороши как раз с этой эмалированной плоской стороны. Гротескные персонажи, как в книжках Салтыкова-Щедрина, такие цельные и такие предсказуемые, что даже пугаешься — уж не пародия ли он? Подержанные блондинки в мехах, спасающиеся от августовских холодов, пожилые волокиты с масляными глазами, аккуратно отреставрированные старые дамы и их мопсы, закутанные в хиджабы фигуры, вплывающие в двери отелей. И все это — какая-то как будто сто лет назад написанная и отрепетированная пьеса, которую здесь ставят каждый сезон, и наблюдать за которой — невероятное удовольствие.

Подозреваю, что тоже претендую на звание хрестоматийного персонажа юга Франции, так как являюсь славянской внешности почти блондинкой, с мужем-иностранцем сильно старше меня.

Мы, русские жены-молодки, видим друг друга издалека. Любое проявление приветливости и дружелюбия считается дурным тоном; следует направить затуманенный взгляд на горизонт или бутик «Шанель» и проплыть мимо, рассеянно крутя на пальце обручальное кольцо (бриллиантовую диадему, пакет Celine). У меня нет диадемы и пакета, зато есть глаза, которыми я вовсю рассматриваю своих собратьев. Важно также немедленно начать разговор с мужем (или кто там под руку подвернется) на любом иностранном языке, в котором все равно предательски проскакивает русская «р».

— Вода-то какая, Валентина Степановна! Ваша очередь! Лезьте в воду и Родика с собой берите! — обеспокоенные визгом лежаки разных национальностей встревоженно зашевелились, излучая неодобрительные сигналы, замахали хвостами, зашипели и отползли подальше. Могучая блондинка лет тридцати пяти, в сильно маленьком ей розовом пайеточном купальнике, выжимая химическую завивку и хирургическую грудь, вышла из воды, продолжая делиться впечатлениями.

— Солнце-то какое! Море. Галька! — последняя, правда, оказалось не назывным предложением, а женским именем. Галька охотно включилась в разговор, вернее, в ор, поддержала диалог про море, воду и солнце, потом компания проорала «хеппи бездей ту ю» затюканному мальчику Родику и отправилась обедать.

Я поняла, что именно эти многочисленные пайеточные груди живут в номере над нами, ибо кто еще станет в пятизвездочном отеле Martinez слушать «Желтые тюльпаны — вестники разлуки» и с чувством подпевать о том, что так хочется вернуться и ворваться в городок? Ближайшим соседям, впрочем, тоже хотелось ворваться, но только в их номер и набить Валентине Степановне лицо за ретро-дискотеку в полвторого ночи. В итоге после трех звонков на ресепшн компания угомонилась, чтобы на следующий день возродиться в лазурных волнах.

Другими обязательными акселями произвольной каннской программы являются, конечно, стильные европейские пары возраста 60+, плейбои с деньгами и долгами, пара дам в возрасте, сопровождаемая тренерами по теннису, садовниками и чистильщиками бассейнов, различные знаменитости, которых здорово узнавать на улицах. Ну и, конечно, нормальная приятная корректная публика всех национальностей.

Звуки. Шум моря, журчащая французская речь, в которую вклинивается английская (yes, one beer please) и иногда русская (ИГОРЬ! Не подходи к воде, я сказала, и шапку надень!!!).

И, конечно, главный звук — треньканье кассового аппарата, который не смолкает ни на минуту. Томаты моцарелла? Очень хорошо месье, трррентьк, двадцать пять евро. Бутылка воды? Трррр, десять евро. Лежак на пирсе? Шестьдесят евро трр…, о, вы находите, что это дорого? Конечно, мадам, мы устроим вас на пляже, двадцать пять евро, с подушкой — тридцать, массаж горячими камнями — сто девяносто, кафелаттетриннадцать, стосорокдвавосемьдесятчетыре…

И это все очень здорово — отведать этой сибаритской жизни на недельку. Прекрасно заказывать розе в двенадцать дня, искоса рассматривать даму на соседнем лежаке, увешанную золотом и собаками, пересчитывать яхты длиной более пятнадцати метров и делать селфи в очках и шляпе с широкими полями.

А по приезде обязательно прощебетать какой-нибудь блондинке, выходящей из бутика «Филипп Плейн» в Амстердаме: «О, дорогаааая! А почему тебя этим летом не было в Каннах (хотя плевала ты на нее и вообще видишь в третий раз в жизни, причем в первые два она лыка не вязала)? Непременно поезжай! Мы просто обожаааааем Канны!»

После этого уже можно выдохнуть, стать нормальным человеком, покупать в супермаркете уцененные помидоры и бежать на работу с одним накрашенным глазом.