Он хотел знать о ней все. Но расспрашивать нельзя, это табу. Произнести ее имя вслух — святотатство. Только мысли о ней — как молитва.

Если чего-то очень захотеть, это исполнится — Антон где-то слышал такое утверждение. А услышав, сразу же поверил. Только хотеть, говорили ему, нужно очень-очень сильно. И он жил, охваченный таким страшным желанием, что, казалось, воздух вокруг него сгущался до свинцовой копоти, и становилось трудно дышать. Мечты со временем превратились в бред, бред воспринимался как тягучая реальность, и в конце концов случилось так, что его желание вдруг раз! — и неожиданно материализовалось.

Он ехал в автобусе…

Ха, ну конечно, скажете вы! Как понадобится придумать какое-нибудь более или менее нормальное любовное переживание, так начало ему всегда будет положено в какой-нибудь неубедительной глупости. А стоит довести дело до серьезных любовных приключений (литературоведы сказали бы тут — перипетий), так героев сразу определяют в какое-нибудь распространенное транспортное средство. Например, в трамвай или электричку. В крайнем случае — в поезд дальнего следования.

А можно — в автобус. А что — народу много, шибко друг с другом не побеседуешь, тем более о тонких душевных материях. Зато можно активно обмениваться многозначительными взглядами, а раз двое многозначительно идут «по встречке», то и напрягаться с описанием души прекрасных порывов автору тут особо не надо, читателю и так все ясно. Главное — в перипетиях, блин, разобраться…

Но так уж получилось, что именно в тот день, когда тайна Антона обрела относительную осязаемость, он почему-то ехал именно в автобусе. Наверное, просто потому, что каждый день по два раза — туда и обратно — Антон ездит на автобусе.

А в этот день в том же автобусе находилась и Анна.

Антон поспешно отвернулся, сердце его застучало и подскочило к горлу, даже дыхание перехватило. Оказывается, именно об этом малоприятном физиологическом переживании упоминал баснописец Крылов, когда обмолвился как-то, что, дескать, «от радости в зобу дыханье сперло»…

Лучше б он не писал этих строк!

Если прямо сейчас ничего не предпринять, Аня сойдет на своей остановке — и все! Другого такого шанса судьба ему не даст! И не простит, что Антон не смог оценить такого редчайшего подарка.

Надо действовать немедленно!

Антон обернулся, уставился на Аню. Ее взгляд был устремлен в никуда, в некие неизведанные инфернальные пустоты, и он не знал, что ему делать и что говорить. Антон набрал в грудь воздуха, как перед прыжком.

— Здравствуйте, — произнес Антон. От волнения голос его перешел в полушепот.

Не слышит, мелькнула в голове мысль. Однако Антон оказался не прав — Аня посмотрела на него.

— Привет, — отозвалась она, и это, как всегда, получилось у нее коротко и просто. Но, увы, в этом отклике не ощущалось ни малейшего призыва к развитию диалога. Ответ на приветствие — и не более.

Внезапно Антон испугался: наверное, Анна просто не узнала его.

— Я — Антон… — судорожно пролепетал он. — Вы… помните меня?

Она еще раз посмотрела, теперь уже внимательнее, и лицо ее отобразило легкое удивление.

«Что бы мне еще сказать?» — судорожно думал Антон. Не напоминать же Ане, что он — друг того самого клинического идиота Жеки, который совсем недавно представлялся дурацким прозвищем Одуванчик (тому очень, кстати, идет — такое же дебильное, как и сам Жека). Или сказать? Да-да, знаете, того самого, у которого еще железка топорщится из распухшего языка… он рот поэтому никогда не закрывает…

— Я помню. — Она улыбнулась слегка устало. — Ты — друг Кати.

Все ясно! Антон просто спит! И видит один из замечательных своих снов.

— Нужно поговорить, — выдавил из себя спящий. — Это очень важно… для меня… и для вас, я, знаете…

— Что ж, говори. — Кажется, удивление Ани постепенно сдавало позиции неприятному изумлению.

«Я все порчу!» — в отчаянии думал Антон. Он окинул взглядом пассажиров автобуса. Ну уж нет, здесь нельзя. Тем более — об этом.

Она ждала.

Наконец он решился и конспиративным шепотом заявил:

— Я сойду с вами.

Ане осталось согласно кивнуть.

Автобус подъезжал к остановке. Она пошла к выходу. Антон отстраненно вспомнил, что Ане, кажется, сходить одной остановкой позже.

— Я заплачу! — воскликнул он, неловко догоняя ее. — Сразу за двоих!

— Еще чего, — возразила она сердито, весь вид ее выражал недовольство.

Ну, вот и выяснилось, что романтическому диалогу суждено было случиться вовсе не в автобусе!

А вы говорите…

* * *

Они долго молчали на остановке, никуда не шли, рассеянно топтались на месте и смотрели по сторонам, старательно избегая и взгляда прямого, и прямого разговора. Аня хмурилась. Антон мялся, не зная, как приступить к такому важному для него разговору.

Да и о чем говорить-то? Признание, что ли, делать? В любви?! Кажется, все происходящее — тяжелый сон. Приятные сновидения куда-то улетучились.

Анна не понимала, о чем Антон хочет с ней говорить, однако она неожиданно поймала себя на мысли, что старательно сдерживает нахлынувшую невесть откуда волну тревоги… вероятно, именно поэтому начало Антошкиной речи тоже поневоле стремилась оттянуть.

В конце концов пустое молчание утомило ее.

— Ну? — не очень вежливо вопросила она.

Мимо шли многочисленные прохожие, час пик достиг своего апогея. Никто, впрочем, не обращал на странную парочку ни малейшего внимания. Антон, словно в бреду, набрал в легкие побольше воздуха и надрывно прошептал:

— Я… Аня, я… я люблю вас!

— Что-о-о? — От неожиданности Анна даже задохнулась.

В самом начале бесцельного топтания — здесь, на этой вот покосившейся остановке — у нее, признаться, промелькнула озорная мыслишка: «Уж не в любви ли собирается признаться этот смешной мальчишка?..» — однако она тут же приказала себе выбросить из головы всякие глупости — нечего думать о человеке плохо! И вот, пожалуйста вам, из миллиона всевозможных вариантов сработал как раз тот, который отнесен был ею к разряду наиболее идиотских. И идиотский он потому, что очень легкомысленный. А она, Анна, человек серьезный. К тому же врач. И к тому же, м-м… и к тому же не совсем, э-э… ну, в общем, она уже далеко не девочка, черт возьми!

«Хватит притворяться! — строго поправила себя Анна. — Будем смотреть правде в глаза: просто я уже не молода».

Теперь, после этого мальчишеского порыва Антона, она уже не выглядела уставшей — скорее, ошеломленной и даже испуганной. Анна шарахнулась от него, словно ошпарилась.

Антон тоже испугался. Тысячи раз прокручивал он в сознании эти слова, взвешивал их на языке, катал меж зубами… а теперь вот, выпорхнувшие наружу, они ошеломили его, оглушили, и он — молчал черным камнем. Это было особое молчание, подтверждающее его такое нелепое, но такое важное признание — да, дескать, Аня, ты не ошиблась, услышала то, что услышала.