Она просто была его любовью. Первой и последней.

Антон нисколько не сомневался в этом, он даже ни разу не мучился сложными вопросами типа «люблю — не люблю?». И спроси его: «Почему так?» — ответить бы скорее всего не смог.

На этот вопрос нет ответа. Любят не за что-то — потому что. Потому, что просто любят.

Он любил Аню всю. Ее голос, взгляд, жесты, походку. С некоторых пор она составляла его новый мир, с квартирой, где он впервые ее увидел, со своей младшей сестрой. С собакой, наконец, если бы у нее была собака! Весь мир и вся жизнь отныне были единым целым и уживались в его сердце только с Анной. Да, именно так! Не Аня — часть нашего суетного мира, а мир — это частичка моей любимой Ани…

В одежде Аня предпочитала Восток. Он подумал об этом еще тогда, в тот момент, когда впервые ее увидел.

А увидел он ее мельком, когда нечаянно заглянул в полуоткрытую дверь Аниной комнаты.

Потом Катя с недовольным видом дверь захлопнула и всю компанию затолкала к себе, в свою комнату. О чем после разговаривали ребята, чем занимались и куда впоследствии засобирались, Антон теперь и не помнит — он думал с той минуты об Ане. Думал все время, постоянно.

…Тогда на Анне было кимоно — светло-зеленое, цвета свежей, только-только распускающейся апрельской листвы. Широкие брюки, блуза-кимоно, пояс, еще какие-то элементы — кажется, атласные. Или шелковые, он в этом плохо разбирается. Перламутр ткани блестел и переливался под светом электролампы, он мерцал, будто подсвеченный изнутри миллиардами мелких искр, что внезапно слились друг с другом.

Или это Аня так светится?

Налет Востока имела вся ее квартира. Тонкий намек. Еле уловимый, и от этого — еще более загадочный.

Сама Аня сидела на диване, скрестив ноги — легко и непринужденно. Очевидно, что ей так удобно. Повсюду — на полу, на диване, по креслам — разбросаны были подушки. Много подушек, разные — они тем не менее подходили друг к другу и отнюдь не создавали пестроты и неряшливости. Словно создавалось ненавязчивое ощущение того, что именно так и должно здесь быть.

В ванной комнате к светильнику был подвешен колокольчик из чеканной бронзы — он был украшен монетами удачи. В этом тоже присутствовал отклик Востока.

Цвет и рисунок обоев, орнамент на ковре, столик с чайными принадлежностями… Восток, в общем, раздавался эхом повсюду, и особенно это ощущалось в комнате Ани, куда Антон неожиданно для самого себя осмелился зайти. Так вот просто взял да и зашел без всякого хозяйского дозволения.

Он осознал себя пребывающим в ее комнате только тогда, когда уже очутился в самом средоточии запретной территории.

Ковер на стене и полу. И снова — подушки повсюду. По стенам рассредоточились какие-то загадочные маски, на полках изящно обжились статуэтки, а в углу, окруженная разноцветными свечами, заняла свое достойное место ароматическая лампа. Повсюду в напольных вазонах вились экзотические цветы-растения, оплетающие, казалось, все свободное пространство комнаты — они распространяли свои щупальца даже к потолку.

Столь обильное множество всевозможных вещей не загружали комнату Ани зрительно, не превращали ее в тесную кладовую. Напротив — они будто переглядывались и перешептывались друг с другом, выражали искреннюю волю и желание своей хозяйки.

Как показалось в тот момент Антону, вещи в этой комнате защищали ее от вторжения чужаков. А он в настоящую минуту был именно этим самым чужаком. И, озадаченный такой неприятной догадкой, он поспешил ретироваться, испугавшись, что Аня станет свидетельницей его невольного дерзкого проступка.

Он ушел, так и не справившись с загадкой, какой именно Восток ей нравится: японский или китайский, арабский или индийский, мусульманский или буддийский? Это был ее частный мир, наполненный запахом мистики и привкусом оккультизма. Антон поневоле проник в смешение разных стилей, религий, наций, традиций и символов, из которого ему предстояло теперь вывести теорему сути и сущности Анны.

А значит, столь беспардонно глазеть по сторонам в ее комнате — равносильно осквернению святыни.

Но Антон был уже болен. И болезнь эта называется — Аня.

Но, быть может, он заболел как раз в тот самый миг, когда, выбираясь из ее комнаты, вдруг натолкнулся на Анин взгляд. Это говорят: глаза в глаза. Получилось — как вспышка. Так бывает, если в упор посмотреть на солнце и на время ослепнуть. Только Антон, похоже, получил серьезный заряд ослепления.

Аня отвела взгляд и промолчала. Что он мог сказать?

Она — словно шторку задернула, вновь углубившись в недоступные недра собственного, одного ей понятного мира. Или — миров? Там, в ее глазах, таилась пропасть бездонная под названием «бесконечность» — в ней и сгинул Антон без возврата. Нырнул и не вынырнул, захлебнулся.

С того дня вся жизнь изменилась. Антон постоянно думал об Анне и обо всем, что с ней связано, хотя при этом — вот странность! — ежечасно мучился каким-то второстепенным интересом: а что, что именно связано-то, что? Он и видел-то ее всего лишь раз, да и продолжалось это роковое свидание каких-то несколько мгновений. Видел комнату Ани — на это ушло чуть более минуты, — однако в память врезалась каждая мелочь. Антон закрывал глаза и снова, снова и снова оказывался в той комнате. В мыслях своих он мог находиться там часами.

Разглядывал, принюхивался, трогал предметы, и это выходило у него настолько реально, что порой казалось, что он сходит с ума.

Вот — книжный шкаф. Нижние полки все сплошь в книгах, отовсюду смотрят разноцветные корешки. Толщина и высота — крайне произвольны… да, Аня любит книги… Наверху расположились ряды баночек и флакончиков, разные, скажем так, женские штучки. У матери Антона таких тоже полно, но здесь, в Аниной комнате, они, конечно же, приобретали некий загадочный, трудноуловимый смысл, и порой почему-то хотелось даже предположить, что они, штучки эти женские, превращались в ведьмовские снадобья.

Еще выше стояли статуэтки. Африканская фигурка негра-раба в набедренной повязке по рукам и ногам он был окольцован массивными черными цепями; египетский сфинкс, помещенный внутрь прозрачной — кажется, хрустальной — пирамиды; китайский фарфоровый слоник в розовой попоне. Была девушка-русалка в длинном платье цвета морской волны — ох и высокий же у нее разрез! — виднеется нагая нога! Другая скрыта складками юбки, которая при внимательном рассмотрении оказывается и не юбкой вовсе, а рыбьим хвостом.

Однозначно: все эти фигурки-статуэтки, смотрящиеся столь абсурдно в едином комплекте, на самом деле обладают центральной органической идеей.

Какой идеей? Как ее зовут?

Анна!

Там, у Ани в гостях, Жека пытался к ней приколоться.

Это был полный отпад! В таких случаях ребята говорят: «Отсохни, суслик!..»

— Давайте с вами познакомимся, — предложил ей Женька развязным тоном. То ли пытался таким образом смущение свое скрыть, то ли сама ситуация для него оказалась нетипична. Все-таки Аня постарше будет, и потому общаться с ней стоит подобающим манером.