Но кое-где в Ставангере, в середине восьмидесятых, в 1986-м, произошло одно событие, которое ничего в мире не разрушает. Прямо посреди всей той суеты.

Хелле.

В Ставангере я ходил в среднюю школу Хетланд, был первый учебный день второго года обучения, но почти никто не знал, как меня зовут и кто я такой. За лето они меня забыли, однако мне было все равно, мне и нужно-то было только сидеть среди других, где-нибудь в середине класса. В любом случае у меня оставался Йорн, а у Йорна был Роар, и хотя мы и не были лучшими друзьями, все равно общались друг с другом. Йорн и Роар.

И Хелле.

Она пришла к нам в класс на втором году обучения. Было прохладное, сырое утро, третий день после каникул. Я только-только зашел в класс и положил рюкзак у дверей, шла перемена, и я собирался бросить его и пойти постоять на крыльце вместе с остальными перед началом урока, это был норвежский, первый урок норвежского языка на втором году обучения, осенью 1986-го. Мы знали, что придет кто-то новенький и что кто-то ушел — из тех, с кем никто не разговаривал, кто вечно ходил поодиночке и не выдержал, кто не нашел своего места и кого не просили остаться. Такие всегда уходят, в последний школьный день перед каникулами они выходят из школы и понимают: «Я сюда никогда больше не вернусь», и никто не смотрит им вслед, никто не замечает их, они выходят за ворота с ужасно тяжелым рюкзаком, испытывая, наверное, необыкновенное облегчение, но точно не знаю. Кто-то уходил, а кто-то приходил и занимал освободившиеся места.

Хелле.

Хелле пришла, собираясь занять свободную парту, занять пустое место, занять весь мир.

Но я об этом не знал. Я положил рюкзак, выпрямился, повернулся и посмотрел прямо на нее, заметил, что она красивая, во всяком случае, мне так показалось. Я знал, что запомню ее, но подумал, что у них здесь был урок и она что-то забыла или что она на первом году обучения и поэтому я не видел ее раньше. Я вжался в дверной косяк, пропуская ее в класс. Она проскользнула мимо, бросила сумку на пол, развернулась и вышла во двор. Цок-цок — зацокали по асфальту ее ботинки, и тут только я и смог додумать мысль до конца.

Она входит в класс.

Черт.

Ты ведь тоже там был, ведь был же, ты тоже ходил в этот класс, где ты влюбился, прямо в первый или третий день после каникул, и комната вдруг стала казаться такой бесконечно маленькой. Тебе тесно и невыносимо сидеть за партой, ты не знаешь, куда глаза девать, потому что если ты посмотришь на нее или на него, то всем станет ясно. А если ты будешь отводить взгляд, смотреть в стену или на доску и будешь вести себя так, будто этого человека не существует, тогда все тоже догадаются и будут считать тебя идиотом, который пытается делать вид, что ничего не происходит.

Постояв пару секунд, я огляделся. Где она будет сидеть? Стоит ли мне сразу броситься в бой и попытаться сблизиться с ней, или лучше сначала немного подождать? Она, похоже, будет сидеть далеко сзади. Наверняка. Я положил свой рюкзак на одну из парт в переднем ряду, а потом поднял рюкзак Йорна, который тоже валялся у двери, и положил его рядом. Вот так.

Потом я побежал на улицу, спустился по лестнице, перепрыгнув последние две ступеньки, и прошел мимо одноклассников. Никто из них не поздоровался со мной, никто ничего не сказал, они что-то обсуждали, и, незамеченный, я прошел мимо них и отыскал Йорна и Роара. Они сидели на лавочке, школьный двор наводнили первогодки — ребята расселись на асфальте по двое, трое, четверо, цепляясь за свою компанию и стараясь выглядеть покруче. Некоторые девочки украдкой поглядывали на Роара, который считался одним из самых симпатичных мальчишек в школе. Он прославился еще в начальных классах, у него была куча друзей, он знал всех и, судя по всему, ничуть этим не кичился. Для Роара не существовало разницы между людьми важными и незначительными, главное, чтобы они были нормальными и адекватными.

— Хренов сраный дождь, — сказал Йорн, пытаясь свернуть сигарету. Бумага прилипала к его пальцам и губам, а табак просыпался на ботинки — он явно старался уже давно.

— Давай помогу? — предложил я, показывая на его сигарету. Он протянул мне упаковку с табаком, отскреб с пальцев кусочки бумаги, скатал из них шарики и запустил в кусты — раз, два.

— Ты чего-нибудь знаешь насчет того, кто ушел? — спросил Йорн.

— Нет, — ответил Роар. Я скручивал сигарету. Это я умел, пальцы у меня ловкие, хотя я и не курил. Я быстро скрутил две штуки, толстенькие — прямо как надо. Вот так мы и сидели на мокрой лавочке, на втором году обучения, дожидаясь, когда начнется норвежский, убивали время.

— По-моему, Бертине ушла. Не уверен, но, кажется, я слышал что-то в этом духе, — сказал Йорн.

— Надо же, — ответил Роар, — ну, этого и следовало ждать. И в какую школу она ушла, не знаешь?

— Без понятия.

— А с чего ты это взял тогда?

— Анникен сказала. Не знаю, откуда она узнала, не спросил, — объяснил Йорн.

— А разве Анникен сама не собиралась уходить? По-моему, ее должны были перевести в Конгсгорд, так?

— Да, верно, — ответил Йорн, — должны были. Но она все еще здесь.

— Надо же, — сказал Роар.

Дождь почти кончился, слегка моросил, но воздух был по-прежнему влажным, и рукава курток липли к рукам, словно болотная тина.

— А из новеньких-то пришел кто-нибудь? — поинтересовался Роар.

— В класс?

— Ага.

— Я не видел. А ты, Матиас?

— Не знаю, — ответил я и добавил: — По-моему, пришла новенькая девчонка. Я ее видел, когда рюкзак относил.

— Симпатичная? — спросил Роар.

Я уставился вниз, тело запылало, и я почувствовал себя громадным и неуклюжим.

— Угу. Ничего так. Вполне.

Повернувшись, они посмотрели на меня. Долго смотрели. Йорн соскребал с губ табачную крошку.

Нужно думать, что говоришь. Я всего один раз на нее посмотрел, да и то всего пару секунд. Может, я ошибся. А может, и нет. И поскольку я назвал ее красивой, у них теперь есть над чем подумать. Пусть сами оценят — в худшем случае у меня будет преимущество. Им придется придерживаться моей оценки, и если она на самом деле не такая уж и красивая, то они подумают, что это они ошибаются. Это был хитрый стратегический план. Зазвонил звонок, начинался норвежский.

Однако мы ждали. Не торопились и ждали, Йорн медленно докуривал, а мы смотрели на первогодок, которые решительно поднялись, взяли рюкзаки и поспешили в школу, зажав в руках расписание и план кабинетов. Мы здесь не в первый раз, мы знали, где у нас урок, и знали, что учитель всегда опаздывает. Я подумал, что мы уже давно знакомы с местными правилами, мы участвовали в решающих битвах и целый год жили по закону этих джунглей, поэтому и взгляды наши такие мрачные. Чистенькие и нарядные первогодки зашли внутрь. Xin loi.[7]Над нами пролетел вертолет, разметая рыжеватую пыль и обертки от жвачек с пальмами. Йорн затушил окурок, и мы двинулись в класс.