— Обширный инфаркт. Кстати, глянь. Интересный случай, — сказал доктор и откинул простыню.

— А что?

Перед ними лежало обнаженное тело Кати — с зашитым разрезом от горла до низа живота.

— Прикольно… Красотуля. И не старая еще ведь! — хмыкнул санитар. — С чего вдруг инфаркт?

— Нет, брат, главный прикол не в том.

— А в чем?

Доктор обратно накинул простыню на Катино тело и произнес значительным голосом:

— Представь себе — девица.

— В каком смысле?

— В том самом. В прямом.

— Е-мое… И для кого себя берегла? — всерьез расстроился санитар Попов. И даже шутить не стал. Добавил только грустно: — Поди, принца ждала… Теперь пусть на том свете его ищет!

Патологоанатом погасил свет, они с санитаром вышли.

На фоне окна, в полутьме был виден силуэт тела Кати, накрытого простыней.

Из крана в умывальнике мерно капала вода…

Серебряный медальон весь почернел от времени, пузатая серединка сильно обтерлась — и только по краям овала еще можно было разглядеть какой-то растительный орнамент. Замочек давным-давно сломался, а верхняя крышка изнутри покрылась ржавыми пятнами, что казалось невероятным, ибо серебро, как известно, не ржавеет. На молочно-белой, истонченной, покрытой коричневой паутинкой эмали — поясной портрет молодого мужчины в мундире офицера наполеоновской армии. Красавец с черными волнистыми волосами; бледное узкое лицо, тонкий нос с горбинкой. Спокойствие и одновременно гордость читались во взгляде военного, и весь облик его повествовал о том, что у человека этого, скорее всего, была судьба необычная и не слишком счастливая.

Молодого мужчину, изображенного на портрете, звали Франсуа Боле, он служил в армии маленького корсиканца и действительно имел судьбу несчастливую. Он воевал против России, а во время отступления оказался пленен. Всю оставшуюся жизнь Франсуа Боле рвался из плена домой, в солнечную и теплую свою Францию, в Париж, где родился и где жила его невеста, но ничего не получилось: русская бюрократия, бедность и нечаянная женитьба на русской женщине не позволили месье вернуться на родину. Умер он достаточно рано, двадцати восьми лет от роду, то ли от ностальгии, то ли не вынеся суровых российских зим.

…Теперь этот медальон принадлежал одному из его потомков, совершенно русскому человеку с русской фамилией Иванов. Фамилию Боле еще носила в девичестве бабка потомка, но потом вышла замуж и стала Ивановой, и тем самым всякое напоминание о войне с французами было окончательно стерто из официальных документов и сохранилось лишь в семейных легендах.

По этому поводу можно подпустить философскую сентенцию насчет того, что подобным образом рано или поздно заканчиваются все войны — кровь одного народа сливается с кровью другого, и в результате уже нет ни победителей, ни побежденных. Впрочем, можно обойтись и без общих мест.

Итак, потомка Франсуа Боле звали Андрей. Андрей Иванов. Доктор Иванов. О прошлом его рода напоминали только черные мягкие волосы, бледное узкое лицо и спокойный, упрямый взгляд.

На момент, когда Иванову исполнились его двадцать восемь лет, у него, помимо медальона и небольшой квартирки, имелись еще в наличии: жена Анна и дочь Мария пяти лет.

Да, все это у него было до одного прекрасного (можно в кавычках) дня, когда он собрался и вышел из дома, поцеловав перед этим дочь и сказав «я люблю тебя» — жене. Медальон со своим предком он оставил дома, в той самой квартире, в столе. Оставил дочери, и таким образом, через нее — и дальше, своим потомкам. Когда дверь за ним закрылась, его жена, Анна, упала на пол и забилась в истерике от отчаяния и бессильной злобы. Она не хотела отпускать мужа, но тот ее не послушался.

Дочь принесла стакан воды своей матери, поставила рядом на пол, холодно сказала: «Не надо так орать, папа все равно не вернется», — и скрылась у себя в комнате, где ее ждали куклы.

После того как Андрей Иванов покинул дом, он прожил очень недолго, не больше месяца. Потом он погиб.

Середина 90-х. Первая чеченская кампания. Штурм Грозного. Огромные потери.

Хаос и кровь. Андрей, будучи врачом, оперировал круглые сутки. Однажды он вышел из госпиталя в самый разгар военных действий, чтобы руководить транспортировкой раненых, и вдруг… пропал. Пропал без вести — это официально, а неофициально его жене сообщили следующее — скорее всего, погиб в той мясорубке. Надежды нет. (Но это произошло позже, как уже говорилось — где-то через месяц после ухода Андрея Иванова из дома.)

…А пока его жена пила воду, сидя на полу прихожей. Зубы ее стучали о край стакана. Она была в ярости. Потом она встала и принялась нажимать кнопки на телефоне.

— Алло, — сказала она, услышав в трубке голос своего любовника, — ты не представляешь… Он все-таки уехал. Туда уехал. Гребаное чувство долга. А я? А Машка? Он что, нам ничего не должен?!

— Анна, ты ни в коем случае не должна волноваться. С тобой же я, и я никогда тебя не брошу — ты знаешь.

Он много чего хотел ей сказать в тот момент, ее любовник, но сдержался. Но мысленно он возликовал, будучи человеком экзальтированным, к тому же — совсем потерявшим голову от страсти. Пусть, пусть Иванова убьют. А что? Если мужа его любовницы убьют, он женится на ней. Он, конечно, все равно женится на ней, даже если этого человека не убьют, но лучше бы его убили, и — «Господи, прости мне мои гадкие, грешные мысли, но Ты же знаешь, тогда погибну я — без этой женщины…»

Они, Анна с любовником, договорились встретиться через два дня — встретиться через день было бы цинично, учитывая драматизм ситуации, через три — слишком долго ждать (для него), слишком мучительно.

А что она? Безусловно, когда-то Анна сходила с ума от любви к собственному мужу, только это очень давно было, семь лет назад. Совместно прожитые годы истрепали, протерли до дыр сие нежное чувство, кроме того, возникли симптомы того, что Андрей — неудачник. Звезд с неба не хватал. В смысле, не особенно был озабочен своей карьерой — отсюда стесненность в средствах. Характер у Андрея — тоже не очень. Мечтательность эта меланхолическая и гордость — совсем не для нашей жизни, да еще в те, непростые 90-е годы. Нехотя Анна завела любовника. С любовником ей повезло во всех отношениях — богат, молод, красив, безумно влюблен.

Но от своего Иванова женщина почему-то не торопилась уходить, хотя с мужем продолжались споры, ссоры, постоянное раздражение на пустом месте…

Так тянулось до того дня, когда муж вдруг решил уйти — туда. На войну. Или — уйти от нее, от жены? Допустим, надоела ему супруга. О, тогда, безусловно (тут же решила Анна), о сбежавшем из дома муже не стоит думать, скатертью дорожка. Но к чему эти слова перед расставанием? Он сказал, что любит ее, и сказал таким голосом, что у нее чуть сердце не разорвалось… Игра? Из серии — напоследок сделать побольнее, заставить ее испытать чувство вины?