Находясь в штабе, генерал армии Эйзенхауэр едва ли не ежечасно получал сообщения о новых диверсиях, спланированных воспитанниками Отто Скорцени[13]. В отношении шпионов и диверсантов требовались самые решительные мероприятия. Значительная часть армии была деморализована. За следующим отступлением последует полнейший разгром, следовало врыться в землю и перейти к обороне. Если все-таки остановить немцев не удастся, то требовалось организовать планомерный отход на заранее подготовленные позиции, за которые можно будет основательно зацепиться. Но это будет возможно только в том случае, если удастся выявить диверсантов, внедрившихся в союзные войска.

Вызвав в штаб начальника контрразведки, Эйзенхауэр выслушал его подробный доклад о подрывных действиях немецких диверсантов. Из него следовало, что диверсантами уже нанесен значительный ущерб, от которого американо-британские войска могут оправиться не ранее чем через десять дней. И если их деятельность будет проходить в неослабевающем режиме и далее, то ситуация может катастрофически усугубиться для всего фронта.

– Примите самые активные меры для выявления шпионов, – потребовал генерал армии Эйзенхауэр. – Считайте, что в вашем личном распоряжении тысячи простых солдат. Обратитесь за помощью к ним. Вы говорите, что все немецкие диверсанты неплохо говорят по-английски? – в задумчивости переспросил командующий объединенными войсками.

– Да. Несколько дней назад нами была захвачена группа диверсантов, практически все они говорили без акцента.

– Как бы они хорошо ни говорили по-английски, но они всего лишь немцы, а значит, и думают по-немецки. И они не знают Америку так, как знаем ее мы. Этим обстоятельством нужно воспользоваться. Сегодня же я отдам распоряжение командирам подразделений, что они имеют право задерживать каждого подозрительного военнослужащего независимо от его звания, если он не знает того, что известно всякому американцу.

– Даже если это будет генерал? – улыбнулся начальник военной контрразведки.

– Даже если это будет генерал. Ничего страшного не произойдет, потом можно будет извиниться. Главное, чтобы не пропустили шпиона. Единственное, кого мы не можем подозревать, так это негров. Вряд ли нацисты имеют в своих войсках чернокожих. Выявлять шпиона можно самыми простыми вопросами, которые известны любому американцу. Например, сколько президентов было в США. Где и когда был убит Авраам Линкольн. Кто такая Бетти Грейбл[14] и кто ее муж? Думаю, мне не нужно вас учить, какие вопросы следует задавать шпионам, да и солдаты у нас очень изобретательны. Уверен, что они найдут вопросы, которые известны каждому американцу, но могут быть неизвестны шпиону. Вам все понятно?

– Так точно.

– Тогда выполняйте.

Оставшись в одиночестве, Эйзенхауэр сел за письменный стол. Извлек из папки чистый лист бумаги, достал самопишущую ручку и принялся составлять шифровку.

«Господин премьер-министр.

В настоящее время наши войска испытывают большие трудности. Наша линия обороны между Льежем и Динаном прогибается под натиском танковых армий Дитриха и Мантейфеля. Наши доблестные солдаты делают все возможное, чтобы немцы не сумели прорвать фронт. Но с каждым днем удержать их становится все труднее, они превосходят наши соединения как по численности, так и по вооружению. Особенно тяжелые бои завязались у реки Маас. Господин премьер-министр, мы просим Вашего содействия, чтобы Вы попросили маршала Сталина начать военную операцию на Восточном фронте, чтобы оттянуть часть немецких войск с Западного фронта и тем самым облегчить положение наших солдат, а быть может, спасти нас от поражения. Хотелось бы получить помощь в ближайшие дни, чтобы окончательно не усугубилась ситуация, из которой отыскать выход будет крайне сложно.

Надеюсь на Ваше понимание, Верховный главнокомандующий экспедиционными силами генерал армии Эйзенхауэр».

Перечитав написанное, генерал не стал ничего исправлять и позвал секретаря; когда тот незамедлительно явился, приказал:

– Вот что, Марк, отнеси это письмо в шифровальный отдел. И как зашифруют, пусть срочно отправят его премьер-министру Черчиллю.

* * *

Подземный кабинет премьер-министра Уинстона Черчилля располагался под зданием казначейства, неподалеку от Вестминстера и рядом со зданием парламента. Уходящий под землю всего-то на пятнадцать метров и присыпанный полутораметровым кирпичным слоем, он вряд ли выдержит прямое попадание тяжелой фугасной бомбы. Однако подобное обстоятельство мало пугало мозговой военный центр Британии. Военное ведомство вполне серьезно считало, что они защищены в достаточной мере, – в районе, с соблюдением законов маскировки, были густо понатыканы зенитки, стоявшие в аккуратных квадратных ямах, а вокруг здания казначейства в два пояса несла службу охрана. В подземный бункер вела неприметная дверь, подле которой нес службу усиленный караул.

Большую часть времени Черчилль проводил именно в бункере, в своем личном кабинете, называя его «военным», но на ночь всегда возвращался в свой дом на Даунинг-стрит. Укоренившуюся привычку ночевать дома не отбила даже немецкая авиабомба, расколотившая в щебень просторную кухню. Фаталист по природе, свято веривший в судьбу и отличавшийся редким личным мужеством, Уинстон Черчилль справедливо полагал: «Чему быть, того не миновать». Возможно, к его закоренелой привычке примешивался еще один фактор – домашний уют, к которому он всегда стремился, где бы ни находился волею судеб.

Об этой странности ночевать исключительно дома был осведомлен весь военный штаб, однако распространяться о решении премьер-министра было не принято в целях его безопасности. Никто не исключал вероятности, что службы немецкой военной разведки могли осуществить против него теракт, а потому даже дорога до дома из бункера и обратно осуществлялась разными путями, чтобы минимизировать возможный риск.

Сам бункер был довольно значительным сооружением, растянувшимся на полтора километра, он имел сто пятьдесят довольно просторных комнат. В нем работал штат почти из трехсот сотрудников. Обстановка в комнатах была аскетичная, имелось лишь самое необходимое, включая ночные горшки под кроватями. По личному распоряжению Черчилля пища в бункере была скудной. Каждый из служащих должен помнить, что страна терпит лишения, а потому не самое подходящее время баловать желудок изысками, к каковым, возможно, привыкли в мирное время.

Уинстон Черчилль по обыкновению проснулся в половине девятого. Через плотно зашторенные занавески пробивалась блеклая полоска света, погода явно не ладилась. Не поднимаясь с постели, он нащупал на тумбочке коробку с кубинскими сигарами и вытащил одну. Черчилль никогда не прикуривал сигары от зажигалки или от свечи, и вовсе не потому, что считал это дурным тоном, все дело было в практике, а он опирался на собственный опыт заядлого курильщика и прекрасно понимал, что тем самым может испортить истинный вкус табака. Кубинские сигары впитывают в себя малейшие запахи, чего допустить премьер-министр никак не мог.