— Так разве Печорин был маньяк?

— Маньяк, маньяк! Княжну Бэлу похитил, совсем как вы меня! — Я никого еще не похищал, и княжну, кажется, звали вовсе не Бэлой, но, во-вторых, выяснилось, что у меня еще и глаза мерцают в темноте (не замечал за собой, но со стороны виднее), и борода пушится, когда я смотрю на женщин. — Это верный признак, — с абсолютным знанием вопроса рассуждала Ирина, — поэтому все маньяки и бреют бороды!

— Что, и сейчас пушится?

— Еще как! Мне страшно с вами в одной комнате! — И еще час рассказывала мне, чем бразильские сериалы лучше мексиканских, и кто из знаменитых артисток этих сериалов на самом деле — травести, то есть переодетые мужики. На правах болящего я кутался в плед, дремал, следя за полетом ее мысли и порханием тонких пальцев, и размышлял о том, что вот, пожалуй, так вот оно и выглядит — семейное счастье, и мне оно нравилось.

На этом визите родник девичьего внимания к моей персоне не иссяк: на следующий день Ирина заявилась с подругой Таей, которая якобы тоже очень любила морских свинок и даже не прочь была бы взять парочку себе домой, но при этом с гораздо большим любопытством рассматривала меня и, в конце концов, удалилась, сообщив, что свинки у меня неплохие, но ей надо прикинуть, «впишется ли клетка в интерьер».

Я проболел дольше, чем рассчитывал, и решил отложить организацию случайной встречи с Олей-Галей-Верой до весны, а то, дежуря на морозце у подъезда, недолго и воспаление легких схлопотать. Тем более что Иринка время от времени продолжала заглядывать, то одна, то с подругами: насколько я понимал, им было удобнее пить чай между третьей и четвертой парой у меня, чем в студенческом буфете.

Впрочем, Ира, кажется, действительно интересовалась живностью; во всяком случае, каждое свое появление сопровождала обходом клеток и долгими беседами с рыбками в аквариуме, а лично мне пару раз даже намекала на готовность вести экологический кружок при нашей станции.

Имитация семейного счастья была достаточно полной, и когда в феврале меня пригласили на конференцию в Москву, я сначала, по привычке, хотел отказаться: кто будет в мое отсутствие целую неделю кормить хомяков и рыбок? Но потом вспомнил об Ирке: а почему бы не поручить это дело ей? Благо университет из окна моей берлоги виден, далеко ей ходить не придется, да и атмосферой моего обиталища пожилого северного медведя она не слишком брезгует…

«Дочурка», как я ее уже называл про себя, с радостью согласилась, и я оставил ей ключ от квартиры.

Конференция прошла так, как и полагается в наши дни проходить подобным мероприятиям. Помянули свершения былых лет, призвали (непонятно кого) принять «государственную программу освоения просторов Дальнего Севера». На фуршете в качестве фирменного напитка пили «северное сияние». Назюзившись, плакали, клялись и обещали вернуться туда, где «прошли лучшие годы и где мы еще нужны».

Возвращался ранним утром. Сошел с проходящего поезда, не спеша топал домой, наслаждаясь контрастом провинциального покоя со столичной сутолокой, вдыхал легкий, морозный воздух. Непонятно почему, где-то на подходе к дому меня вдруг начало одолевать неприятное, неуютное ощущение, вроде бы совершенно необоснованное, беспричинное. Уже войдя в подъезд, вдруг понял, точнее, разглядел на зависшей где-то в самом дальнем уголке сиюминутной памяти картинке, что на улице стоит тот самый темно-вишневый «ауди». Что-то захолонуло в груди. Как, значит, она там, наверху, в моей квартире? С этим парнем? Устроила себе «малину», дом для свиданий? Еще не веря, как ошпаренный побежал вниз, выскочил из подъезда, едва не налетел на стоящий у самого бордюра автомобиль, задрав голову, одичало уставился в свинцовые прямоугольники февральских окон.

Ошибки быть не могло. Номер «самобеглой коляски» я помнил хорошо.

Мышцы отяжелели от желания мчаться туда, наверх; за шкирку, как нашкодивших котят, вышвыривать их из квартиры, кричать ей в лицо какие-нибудь горькие, обидные слова: «Я для того дал тебе ключ, доверил жилище?» Уже на полпути схватился за сердце: а сам? Не вот так ли блудил? В чужой комнате, на чужой постели, невыносимо стесняясь самого себя перед своей же партнершей, стыдясь неодолимого желания ее тела? В черепе провернулась какая-то высокопарная фраза: «Грехи отцов возвращаются зачинателям».

Действительно, какое я имею право? Кто я ей такой? Отец? Но дочь каждого отца рано или поздно начинает жить взрослой жизнью… В конце концов, я тогда, в ту ночь, двадцать с небольшим лет назад, был даже младше ее сегодняшней!

А что она подумает, если я сейчас ворвусь в квартиру, буду изображать из себя оскорбленную добродетель? Что я на самом деле выслеживал ее? Что меня действительно интересует, волнует чужая половая жизнь? Что ради того, чтобы застать ее с мужчиной и насладиться зрелищем чужого совокупления, я часами таскался за ней по ночным улицам, торчал у дверей кафешек и гимнастических залов?

Боже! Какой позор. Какой позор!

Медленно остывая, вновь спустился вниз, к темно-вишневой иномарке. Дул неприятный, пронизывающий ветер. Взглянул на часы — черт, она уже пропустила первую пару! Вместо того чтобы учиться, ублажает утробу с каким-то «бриллиантовым мальчиком»! Ремнем бы! Интересно, кто его родители?

Чеканя шаг, прошелся пару раз мимо «ауди». Сунулся в подъезд — там теплее. Скоро, что ли, они там? Вспомнился французский фильм, просмотренный лет десять назад по видаку на полярной станции, когда туда начали забрасывать «перестроечные» кассеты. В нем молодая сексапильная любовница никак не могла расстаться со своим бой-френдом. Только они доходили до двери, обнимались на прощание — и их тут же с неудержимой силой тянуло в постель. Сами постельные сцены в ленте отсутствовали — нашу заполярную нравственность бдительно берегли, но в прихожей героиня возникала то в одном неглиже, то в другом, и каждый раз — во все более соблазнительном. Неужели и Ирина сейчас вот так же? Обнимает этого «аудивладельца», покоряет своей нежностью, своими ласками, и раз за разом тянет его в безумие простыней, в круговорот страстной неги, в западню разверстого, жадного, изнемогающего тела?

А он ведь, наверное, богатенький…

Или, может, доминирующую роль играет Ирина? На нее это похоже! Седлает его, как гордая и дикая амазонка, впиваясь кровавыми ногтями в плечи, подставляет грузно раскачивающиеся груди ласкам полыхающих губ?

Вышедшая на площадку старуха подозрительно, собрав рот гузкой, посмотрела на меня. Может, не узнала? Или узнала, но не захотела разговаривать?

Действительно, большего идиота трудно себе представить! Они там кувыркаются себе в удовольствие, а я, законный владелец квартиры, торчу у дверей, боясь позвонить и сказать: «Хватит, ребятки, на вторую пару опаздываете!»

А что, если я сейчас вот этим своим появлением, вторжением лишу ее счастья? Пусть даже не всего, а крупицы, мгновений? И ради чего? Ради утверждения моих заскорузлых удобств, прав на место под тусклым бобыльим солнцем? Стоят ли часы и даже сутки моего отжившего, эгоистического комфорта ослепительных мгновений ее наслаждения, яркого, полнокровного, головокружительного?