— Сроду не слыхал лучшего определения, — сказал Оливейра.

— И потом, со мной был Рокамадур, — сказала Мага.

Так Оливейра узнал о существовании Рокамадура, которого в Монтевидео скромно именовали Карлос Франсиско. Мага, по всей видимости, была не расположена подробно распространяться о происхождении Рокамадура, сказала только, что она когда-то отказалась делать аборт и что сейчас начинает об этом жалеть.

— Не то чтоб жалеть, проблема в том, как жить дальше. Мадам Ирэн мне дорого обходится, и мне нужно брать уроки пения, — а все это стоит денег.

Мага и сама толком не знала, зачем она приехала в Париж, и Оливейра подумал, что, если бы она ткнула пальцем в какие-нибудь другие турагентства, билеты и визы, ее бы с равным успехом могло занести в Сингапур или в Кейптаун; единственно важным было уехать из Монтевидео, оказаться лицом к лицу с тем, что она называла непритязательным словом «жизнь». Главным преимуществом Парижа было то, что она вполне прилично выучила французский (more Pitman)[65] и что там можно было увидеть полотна великих мастеров, посмотреть лучшие фильмы, — в общем, приобщиться к Kultur в самых известных ее формах. Оливейру умиляла нарисованная ею картина (хотя Рокамадур неприятно отрезвлял его, он и сам не знал почему), и он вспоминал своих блестящих приятельниц в Буэнос-Айресе, не способных двинуться дальше Мар-де-Платы,[66] несмотря на все их метафизические устремления глобального масштаба. А эта козявка, да еще с ребенком на руках, села в каюту третьего класса и отправилась в Париж учиться пению без копейки в кармане. Мало того, она учит его смотреть и видеть, сама не желая того, просто иногда она останавливалась посреди улицы и заглядывала в чей-нибудь подъезд, где на первый взгляд ничего не было, зато дальше зеленоватый отблеск, яркий свет, и она тихонько, чтобы не рассердить консьержку, проскальзывала во внутренний двор, в котором иногда оказывалась старинная статуя или колодец, заросший плющом, или не было ничего, только стертые камни мощеного двора, позеленевшие стены, вывеска часовщика,[67] старичок в углу, куда не заглядывает солнце, и коты, повсюду неизбежные «minouche morrongos мяу-мяу kitten kat chat cat gatto», — серые, белые, черные, пятнистые коты помоек, хозяева времени и мощенных каменной плиткой дворов, неизменные друзья Маги, которая умела чесать им животик и разговаривать с ними на их языке, бессмысленном и таинственном, договаривалась с ними о встрече точно в назначенный час, давала советы или предостерегала. Иногда Оливейра, гуляя с Магой по городу, с удивлением спрашивал себя, стоит ли вообще сердиться на нее из-за того, например, что она почти каждый раз опрокидывала стакан с пивом, а если вытаскивала из-под стола ногу, то словно специально для того, чтобы официант тут же об нее споткнулся и разразился проклятиями; ведь он все равно был счастлив, несмотря на постоянное раздражение из-за того, что она все делала не так, как нужно, что решительно не хотела замечать счетов на огромную сумму и, наоборот, приходила в восторг оттого, что за скромной цифрой 3 тянулся длинный хвост, а то еще она останавливалась посреди улицы (черный «рено» при этом тормозил на расстоянии двух метров от нее, водитель высовывался в окошко и всячески поносил ее с пикардийским акцентом), а она останавливалась, потому что, если смотреть на Пантеон[68] издалека с середины улицы, получается совсем другой вид, гораздо лучше, чем с тротуара. И так далее в том же роде.

Оливейра уже был знаком с Перико и Рональдом. Мага познакомила его с Этьеном, а Этьен познакомил его с Грегоровиусом;[69] так, вечерами, в Сен-Жермен-де-Пре[70] и составился Клуб Змеи. Присутствие Маги все сразу же стали считать чем-то неизбежным и естественным, хотя всех раздражало, что ей постоянно приходится объяснять, о чем они говорят, или что половина картошки «фри» с ее тарелки разлеталась по воздуху, поскольку Мага плохо управлялась с ножом и вилкой, и картошка почти всегда попадала в волосы тем, кто сидел за соседним столиком, и приходилось извиняться и выговаривать Маге за то, что она такая неумеха. Когда собиралась вся компания, ей было не по себе, Оливейра чувствовал, что она предпочла бы общаться с каждым из членов Клуба по отдельности, гулять по улицам с Этьеном или с Бэбс, увести их в свой мир, хотя у нее никогда не было намерений увести кого-то в свой мир, и все равно она уводила, потому что это были люди, которые хотели только одного: уйти от каждодневной обыденности автобусов и сюжетов, так что, как бы там ни было, члены Клуба были благодарны Маге, хотя ругали ее на чем свет стоит по всякому поводу. Этьен, самоуверенный, как пес, и непрошибаемый, как почтовый ящик, смертельно бледнел, когда Мага, глядя на очередную картину, которую он только что закончил, выдавала что-нибудь в своем стиле, и даже Перико Ромеро вынужден был признать, что Мага «еще та телка и кого хочешь достанет». На протяжении недель или месяцев (Оливейре трудно было вести счет времени, счастлив и все тут, будущего не существует) они бродили по Парижу, разглядывая город, не мешая происходить тому, что должно было произойти, любили друг друга, ссорились, и все это не имело никакого отношения к новостям в ежедневных газетах, а также к семейным или любым другим обязанностям казенного или нравственного толка.

Тук-тук.

— Давай наконец очнемся, — иногда говорил Оливейра.

— Зачем? — отзывалась Мага, глядя, как отплывают peniches[71] от Нового моста. — Тук-тук, у тебя в голове сидит птичка. Тук-тук, она тебя долбит не переставая, хочет, чтоб ты покормил ее чем-нибудь аргентинским.

— Да ладно тебе, — ворчал Оливейра, — не путай меня с Рокамадуром. Не хватало еще, чтоб ты начала также сюсюкать с продавцом или с консьержкой, тогда точно скандала не миновать. Ты посмотри, какой-то тип не отстает от той молоденькой негритянки.

— А я ее знаю, она работает в кафе на улице Прованс. Ей нравятся женщины, у бедняги нет шансов.