В этом фильме актеры-животные играли самих себя, а не исполняли трюки и цирковые номера, противные их природе, навязанные человеком. Вроде излюбленного в американских филь мах 50–60-х годов амплуа кота-велосипедиста, накрепко привязанного к раме и вцепившегося лапами в руль, или собаки, небрежно ведущей машину по пустому шоссе, или енота с человечьей жестикуляцией, мимикой и даже речью — заэкранным голосом актера.

И в сделанном в те же годы советском фильме «Укротительница тигров» зверь блестяще играл самого себя — хмуро и презрительно к человеку, с органикой, без капли фальши. Мачо-тигр валил с телефона трубку, лез на холодильник, депрессивно ходил по цирковой бухгалтерии, рычал от отвращения, грозил своим цирковым коллегам страшной лапой, и видно было — с каким удовольствием он разорвал бы их в клочья. Кабы не профессиональный дрессировщик, который, как и тигр, играл самого себя. Но намного хуже тигра — деревянно, испуганно, притворно, чем и подпортил прелестный фильм.

В Америке до сих пор удержался в комических телесериалах образ необыкновенно смекалистого пса, имитирующего человека на потеху публики. Таков сенбернар Бетховен, сыгравший в одноименном сериале на редкость фальшиво. В чем пес не виноват. Виноваты постановщики, задумавшие эту подделку пса под человека.

Совсем избавиться от циркового трюкачества со зверями-актерами американскому кино пока не удалось. Несмотря на мощную кампанию протеста против такого рода эксплуатации зверя человеком со стороны защитников прав животных. В голливудской комедии «День сурка», вышедшей на экраны одновременно со зверино-эмансипированным фильмом «По дороге домой», лесного сурка-актера заставляют лежать за рулем «понтиака», выдавать человеческую мимику и всячески посягают на его звериное достоинство. «Здесь налицо ущемление индивидуальных прав сурка, бесстыдная эксплуатация зверя человеком, — признал Эндрю Смайлс, представитель Американского общества покровительства животным, а фактически — личный агент сурка-актера. — Однако мы проследили, чтобы зверьку были предоставлены наилучшие жилищные, гигиенические и медицинские условия, чтобы его рабочий график не превышал 2–3 часов и чтобы по окончании съемок он был безопасно транспортирован в родной лес на севере Нью-Хэмпшира».

Что касается кота и двух собак, сыгравших в фильме «По дороге домой», то контрактом было оговорено, что из этого полного опасностей и риска для жизни сюжетного маршрута звери вернутся целыми и невредимыми. А когда наблюдатели из Общества по предотвращению жестокости к животным, курирующие денно и нощно эстрадные выступления группы пингвинов на съемках фильма «Возвращение Бэтмана», забили тревогу — о ужас, уникальные птицы, силой вырванные из родной арктической стихии, содержатся в условиях, угрожающих их здоровью и расположению духа, — взрыв общественного негодования был так силен, что съемки прекратили. До тех пор, пока жилищные условия актерствующих пингвинов не были предельно приближены к их родному Баффинову острову.

Нелегко Голливуду с его звериными актерами и их человеческими агентами. Не то что в золотой голливудов век, когда лошади невозбранно мёрли в модных вестернах, а на съемках бес конечного «Тарзана» натурально подстреливали тигров и пум — для эффектного правдоподобия. В нынешнем Голливуде, когда снимают лошадей в эпизоде ружейной перестрелки между ковбоями, как, например, в «Сказке о Бронксе», им (лошадям, разумеется) затыкают ватой уши, а ружья заряжают бесшумнейшими из холостых патронов.

Подобные меры предосторожности предпринимались также к паукам и крысам, исполняющим ведущие роли в фильмах «Арахнофобия» и «Дракула», а в титровой заставке к популярному кино «Река течет» о ловле на удочку форели в горных потоках Монтаны появляется надпись: «В ходе съемок ни одна рыба не была убита или ранена». И это в киноленте об убийстве и мучительстве нерестующей рыбы! Кстати, постановщик фильма многократно выступал перед аудиторией, наглядно поясняя, что в тех эпизодах, где форель, пойманная на крючок, страдальчески бьется в воде, на самом деле резвится рыба, выращенная в питомниках и безболезненно подвязанная к бечевке. А в кадрах, требующих кровавого реализма, механическая форель отлично подменяла живую рыбу.

Вот правила по найму зверей, установленные Обществом покровительства животным, — им завидуют многие актеры-люди: «Киностудия обязуется обеспечить на всё время съемок и репетиций подходящее помещение, бытовой комфорт, здоровое питание, медицинскую помощь, щадящие условия труда». Нынче против правил на киносъемках — тронуть муху, не говоря уж о рыбе, лошади или птице.

Кстати, о птичках. Когда в начале 60-х Альфред Хичкок снимал птичий боевик, где действуют смертоносные банды чаек, атакующие приморский городок, с этими чайками — статистами и каскадерами с атлантического побережья штата Мэн — обращались не слишком корректно, попросту грубо, круто и принудительно, плюя на их птичье достоинство. Чаек гоняли шестами, провоцировали в них панику, агрессию и страх, в птичьих массовках чайки были неоднократно «психически травмированы и физически терроризированы человеком».

Но вот через 30 лет после того голливудского самодурства в нью-йоркском Центральном парке снимали фильм «Один в доме». В массовках работали 500 с лишним голубей, прошедших актерскую подготовку на голливудских фермах для зверей-исполнителей. Транспортируя ученых голубей в парк, голливудский тренер поклялся: во время репетиций «ни одна птица никак не пострадала: ни физически, ни душевно». В фильме «Один дома» гастролирующие голуби исполняли роль, близкую по усложненности функций к хору в греческих трагедиях. А в некоторых эпизодах голубиные стаи были главными исполнителями — перерезая, например, путь к бегству преступной банде (разумеется — людей). В Центральном парке наблюдатели из Общества по предотвращению жестокости к животным стояли на страже безопасности и соблюдения прав актеров-голубей. Когда съемки закончились, директор со вздохом облегчения вписал в рабочий дневник: «Играли — 500 птиц, жертв не было».

«Голливуду приходится всё больше считаться с этой звериной проблемой, особенно после нескольких проигранных судебных исков», — мститель но заключил президент еще одного общества, опекающего зверей, — «Люди за этическое обращение с животными». Задачей этой добровольческой организации неукротимых энтузиастов является избавление животных всех пород и видов от участия в любых формах людских развлечений, включая кино.

Не исключено, что они своего добьются, заручившись поддержкой таких влиятельных политиков, как экс-вице-президент Ал Гор — принципиальный ревнитель суверенности всего живого и нерукотворного на земле. Однажды, когда съемки фильма «Один дома» были в самом разгаре, их пришлось временно прекратить — поступила жалоба от группы наблюдателей за голубями: птицы-актеры ночуют в тесных клетках и страдают клаустрофобией. Жалоба оказалась ложной. Однако во время простоя всей съемочной группы к ним пожаловали мастера спецэффектов из фирмы «Пиротехника и магия» и предложили заменить живых голубей на компьютерных, гарантируя, что механические птицы будут слепо повиноваться любому указанию постановщика и никогда не заведут судебную тяжбу.

А запал он на нее по аналогии. Не то чтобы собственного вкуса на баб не было, но полагался на отмашки друзей и художественные ассоциации. Повелось так у Олега со школы, когда приятель указал ему на смазливую, хоть и толстопопенькую девочку, которую он в упор не замечал, учась с ней в одном классе уже второй год, и Олег тут же написал на ногтях левой руки четыре буквы З И Н А, а на большом пальце букву С, с которой начиналась ее фамилия. В институте он романился с герлой, которая косила горбатеньким носом и челкой под молодую Ахматову, потом была тургеневская барышня с нетургеневским темпераментом, хотя кто знает, какой у тех темперамент, а женился на татарочке (наполовину, но пусть остается безымянной татарочкой) — смахивала на Беллу Ахмадулину, о сходстве с которой не подозревала по крутому своему в поэзии невежеству. Зато оказалась вежественной и раскованной в постельных делах по сравнению с зажатыми русскими подружками, хоть и отдалась ему целой, что само собой разумелось, но спустя пару лет у Олега возникли кой-какие сомнения. Поначалу она оправдывалась своим девичьим инстинктом, который дан нам (им) взамен мужской опытности, а потом, когда вконец изб*ядовалась и изолгалась, не имело уже большого значения, кто распечатал ее как женщину. Или имело? Ну, ладно, когда она после первого же соития, благодарно обцеловывая его, дошла наконец до «струмента» и стала облизывать, как в детстве петушка на палочке, его плоть восстала, и она сделала ему вполне профессиональный минет, но той же ночью она и его обучила оралке — впервые он орудовал там не членом и пальцами, а языком, и это вошло в их сексуальный ритуал — нет, это уже не инстинкт, а благоприобретенный опыт. Ну и намучился он со своей татарочкой, хотя формально женат на ней по сю пору, и время от времени, когда у обоих простой, прибегают к услугам друг друга, а иногда и в параллель, хоть и живут теперь раздельно, но все в том же Куинсе окрест 108-й улицы, главной иммигрантской артерии этого спального района Большого Яблока, знаменитой тем, что одиннадцать лет кряду ее мерил своими ножищами Сережа Довлатов, о чем теперь сообщает на одном из ее углов уличная табличка «Sergei Dovlatov Way». Два других писателя, удостоенных такой чести: Шолом-Алейхем, проведший в Нью-Йорке пару последних лет и похороненный на куинсовском кладбище, и никогда не бывший в Америке Тарас Шевченко. Русский, идишский и украинский писатели — ни одного чистопородного американца.