Неожиданно мне в голову пришла мысль пригласить князя к нам, в Константинополь. Я знал, что со временем он станет министром путей сообщения, при нем в России будет построен Транссиб. Его деятельность во время русско-японской воны оценили даже противники России. Британская газета «Таймс» писала: «…князь Хилков является для Японии более опасным противником, чем военный министр А.Н.Куропаткин. Он знает что делать, а самое главное — как делать. При нем Сибирская магистраль стала работать очень эффективно, а ее служащие демонстрируют высокий профессионализм. Если и есть человек в России, способный более чем кто-либо другой помочь своей стране избежать военной катастрофы, то это именно князь Хилков…».

Он заботился о развитии не только железнодорожного транспорта. Князь был активным сторонником автомобилизации страны и предрекал автомобильному транспорту большое будущее. Его подпись стоит под постановлением от 11 сентября 1896 года «О порядке и условиях перевозки тяжестей и пассажиров в самодвижущихся экипажах». Этот документ официально разрешил массовое использование автомобиля в качестве пассажирского и грузового транспорта. Именно с этого дня начинается история автотранспортной отрасли России.

Михаил Иванович с радостью согласился на мое предложение. Он попросил дать ему пару часов на улаживание текущих дел. Я назначил ему рандеву у нашей посадочной площадке, куда за мной ближе к вечеру должен был прилететь вертолет из Константинополя.

«Искры свободы»

8 июля (26 июня) 1877 года. Рассвет, Югороссия. Константинополь, дворец Долмабахче.

Великая княгиня Мария Александровна.

Меня разбудили первые лучи восходящего солнца, пробивающиеся через приоткрытое окно. Легкая кисейная штора развевалась свежим утренним ветерком. Был слышен плеск волн, и что-то еще. Я прислушалась. Где-то недалеко пели. Песня была незнакомой, но красивой:

Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля

Просыпается с рассветом

Вся российская земля

Кипучая, могучая, никем непобедимая…

Некоторое время я не могла вспомнить, где я нахожусь. Это ничуть не напоминало, мрачный, словно сказочная пещера Кощея Бессмертного, дворец-тюрьму «Холируд». Да и ни один из наших петербургских дворцов это не было похоже… Нигде вас не разбудят песней на рассвете. Тем более, что в Петербурге сейчас рассветы встречаются с закатами, и солнце всего на полчаса слегка ныряет за горизонт.

Гуляющий по комнате ветерок пах морем. Но этот запах был не такой, как от залива Ферт-оф-Форт в Шотландии, на берегу которого находилась моя личная тюрьма, и не такой, как от Финского залива у нас в Петербурге. Накинув заранее приготовленный легкий Энн халат, я выглянула в окно. За окном была видна белокаменная набережная, а за ней теплое море, и восходящее солнце, встававшее из розовой дымки над противоположным берегом, то ли залива, то ли пролива.

И тут я вспомнила! Пролив называется Босфором, а город — Константинополем, страна же — Югоросией. Дворец, в котором мы сейчас находились, именовался Долмабахче. В прошлом он был резиденцией турецких султанов, а сейчас в нем размещается правительство Югоросии. Я обернулась, — мой Фредди спал, свернувшись калачиком, и уткнувшись лицом в пышный персидский ковер, занавешивающий всю стену. Ночью мы проснулись, и немного… Ну, вы понимаете… Ведь мы так давно не были вместе. Я по нему скучала, и он, наверное, тоже. Сейчас его не разбудить даже пушкой, а не каким-то там солнышком или ветром.

Я еще раз осмотрела комнату. Так, вон мое утреннее платье, это, наверное, Энн для меня приготовила. Зато исчез мундир офицера британского флота, принадлежавший Фредди. Правда сказать, после того как Фредди прямо в нем искупался в море, его состояние оставляло желать лучшего. Вместо него, на плечиках висел, темно-синий костюм-тройка, в комплекте с галстуком и белой рубашкой, своим видом внушающий мысли о надежности и солидности его обладателя. Что-то еще. Ах да, конверт на журнальном столике. Странно. И тут я вспомнила, что я еще Императорское и Королевское Высочество, а не какая-то дама из провинции. Мне даже не надо повышать голос, — Энн?!

Служанка мгновенно возникла на пороге нашей спальни, будто материализовалась из воздуха, — Да, миледи, я слушаю вас.

— Сюда кто-нибудь входил? — задав этот вопрос я почувствовала, что краска стыда бросилась мне в лицо.

— Только я, миледи, — склонила голову Энн, — я распаковала ваш чемодан, и приготовила утреннее платье. Потом пришли от мистера Ларионоффа, принесли письмо для вас, и костюм для милорда. Очень вежливый молодой человек, миледи, жалко, что не офицер. Он забрал британский мундир милорда, и сказал, что он — костюм — больше годится для того чтобы им мыли пол… Кроме того, не стоит дразнить людей британским мундиром. Ведь вы здесь инкогнито. И если дочь русского императора люди будут носить на руках, — Энн хихикнула, — то с сыном британской королевы могут поступить, скажем так, невежливо…

— Спасибо, Энн, — кивнула я, и взяла со столика конверт. На нем было написано четким печатным шрифтом — казалось, будто надпись делали в типографии: «Ее Императорскому и Королевскому Высочеству, Марии Александровне». На обратной стороне конверта стояла печать с каким-то странным двуглавым орлом. Конверт был заклеен прозрачной лентой.

Я взяла со столика красивый костяной нож для разрезания бумаг, и вскрыла конверт. То, что было внутри, можно было скорее назвать запиской, а не письмом: «Контр-адмирал Ларионов сразу после завтрака приглашает ее Императорское и Королевское Высочество, с детьми и супругом, на прогулку по набережной и парку». И подпись: «Виктор Сергеевич Ларионов».

— Энн, — строго спросила я, — сразу после завтрака нас приглашает на прогулку адмирал Ларионов. Ты не знаешь, когда тут завтрак?

Энн опустила глаза, — Миледи, завтрак уже принесли. Как только я услышала, что вы встали, я взяла на себя смелость, и сразу позвонила на кухню.

— Что ты сделала? — переспросила я, — Мне не понятно, что такое — «позвонила»?

Энн вздохнула, — Миледи, еще вчера, когда вы заснули, там в приемной мне показали три кнопки. Одной из них можно вызвать охрану, другой — заказать обед, завтрак или ужин, а третьей — вызвать горничную, чтобы она сделала уборку в апартаментах…

— Энн, ты умница, — улыбнулась я, и ласково поцеловала ее в румяную щечку. Потом добавила, — Вели подавать завтрак. И что с моими малютками?

— Миледи, — сказала Энн, — Им тоже принесли поесть — подогретые сливки и выпечку. Сладостей совсем немного. Я покормлю их, пока вы с милордом будете завтракать.

Потом она негромко сказала — Мария?! — и на пороге нашей спальни появилась высокая смуглая девица, явно гречанка, с большим серебряным подносом в руках. Я обрадовалась, что мой супруг спит, отвернувшись лицом к стене, и не видит этого буйства природы, носящее тоже имя, что и я. Я слышала, что мой глупый Фредди бегает за каждой юбкой. Своим темпераментом он мне чем-то напоминает молодого эрдель-терьера. Но здесь и в России я — Ее Императорское и Королевское высочество, а он — всего лишь мой супруг, и отец моих детей. Поэтому я разглядывала вошедшую девицу не как возможную соперницу. Смуглое миловидное лицо с аккуратно наложенным макияжем, непривычно короткая стрижка (как потом я узнала — она называется каре), высокая грудь, узкая талия, бедра нормальных пропорций, ноги кажущиеся невозможно длинными, и начинающимися прямо от шеи. Но женским чутьем мне стало понятно, что это искусство портного, сумевшего воплотить контур женской фигуры одной плавной линией. Узкое черное платье с вырезом, закрытым белой вставкой из-за чего не видно груди. В глаза бросался подол юбки, укороченный до середины икры. Довершали впечатление черные чулки и какая-то обувь античного вида с обвивающими голень ремешками. Девица дала на себя полюбоваться, потом молча поставила на стол поднос, поклонилась, отчего ее грудь тяжело колыхнулась, развернулась и вышла.