— Возможно.

Прочитав письмо от адвоката и повертев браслеты, Гриффин поднял взгляд на Мику.

— Сдается мне, что мы тут раскопали немало грязи, — вздохнул он и в двух словах пересказал Мике свой разговор с Хизер. — Ну что ж, в адвокатскую контору можно позвонить. Документы в клинике, думаю, тоже удастся поднять. Так что начало у нас есть.

Мике очень хотелось бы разделить его энтузиазм, но вернувшийся страх нахлынул на него с новой силой. Он не знал ту Хизер, что лежала в больнице в Чикаго. И знать не знал ни о каком ребенке. Тех женщин на снимках он тоже не знал. И никогда не слышал об Эйдене Грине.

Итак, дверь в прошлое Хизер приоткрылась. Но ему стало страшно узнать, куда же она ведет.

Во вторник Гриффина разбудил луч солнца, шаловливо проскользнувший в окно его домика. Он редко задергивал шторы, так как вторжения в личную жизнь тут можно было не опасаться. Литтл-Беар был настоящим необитаемым островом, и Гриффин чувствовал себя Робинзоном. Теперь у него был свет, но он не раз замечал, что чудесно обходится и без него. Он овладел искусством поддерживать в печи огонь, готовил незамысловатые блюда, работал в тишине и чувствовал себя спокойным и счастливым. Правда, сотовая связь здесь не действовала, но в этом тоже было свое преимущество. Если он ждал чьего-то звонка, приходилось, конечно, ехать на материк, зато от многих нежелательных собеседников он был огражден. Гриффин подсчитал, что отсутствие телефона сэкономило ему по крайней мере два часа в день, которые он мог посвятить работе.

Правда, раньше бесконечные звонки почему-то не раздражали его. Таков был его стиль жизни. А на острове телефон оказался предметом далеко не первой необходимости. Здесь он почти все время был окружен людьми — даже за завтраком, поскольку если он не завтракал с Поппи, то непременно являлся Билли Фарруэй. Старик, вечно сидевший на тостах и сваренных вкрутую яйцах, выглядел настолько худым, что Гриффин взял за правило кормить его утром даже тогда, когда сам ездил завтракать к Поппи. В его глазах Билли был живой достопримечательностью, неким реликтом, существовавшим задолго до того, как Чарли стал предлагать посетителям что-то кроме ветчины с бобами. Говорил он мало, но каждая его фраза была исполнена своеобразного очарования.

В это утро Билли явился завтракать, когда еще не было семи. Привычка рано вставать была еще одной особенностью здешней жизни, которую заметил Гриффин. Она возникла сама собой — ни о какой ночной жизни в Лейк-Генри, разумеется, и слыхом не слыхивали, но Гриффин нисколько об этом не жалел. Чувствовал он себя великолепно — ссадина на лице давно зажила, мышцы тоже перестали болеть, а энергия била в нем ключом. Казалось, он разом помолодел на несколько лет.

Заскочив к Чарли, Гриффин пробыл там недолго — выпил кружку кофе, выслушал свежие сплетни и помчался к Мике. Они подъехали к дому почти одновременно — Мика отвез дочек в школу и как раз вернулся.

Гриффин сразу перешел к делу.

— Я сообщил все, что удалось узнать, своему сыщику, — сказал он, стараясь идти за Микой след в след. — Мы договорились, что он позвонит, когда выяснит что-нибудь. Вам помочь?

Сезон вот-вот должен был начаться. Солнце припекало уже второй день, снег стал ноздреватым и липким, с крыш со звоном падали сосульки… В общем, природа жила предвкушением радостных перемен. Но Мику одолевала тревога — он никак не успевал с трубами, и ближайшие несколько дней не сулили ему ничего, кроме забот. К тому же каждый в городе знал, что Мика разогнал всех своих прежних помощников, велев, чтобы ноги их не было возле его дома. Мол, справится сам.

Мика молча обошел дом и вернулся уже в шляпе и в перчатках. Так же молча он сунул в руки Гриффину пару снегоступов, а еще одну пару для себя кинул в вездеход. Добравшись до сахароварни, они нагрузили машину коленами труб и двинулись вверх по холму.

Часть дороги была уже расчищена от снега, а когда этот участок закончился, Мика опустил снегоочиститель и медленно пополз вперед, разгребая снег. Гриффин изумленно таращился по сторонам. Будь они на озере, все закончилось бы тем, что они завязли бы в очередном сугробе. Но здесь единственная опасность состояла в том, чтобы не зацепить на ходу один из кленов. Однако за рулем сидел Мика и, стало быть, это им не грозило. Двигатель вездехода натужно ревел, и они медленно, но верно продвигались к вершине холма.

— Сахарный клен любит кручи, — пробормотал Мика.

Честно говоря, в этот момент Гриффину было глубоко наплевать на то, что любит сахарный клен.

— Послушайте, а как вы вообще находите здесь дорогу? — ошеломленно прошептал он.

— Так я же знаю эти деревья. И знаю, с какой стороны от дороги каждое из них.

Гриффин завертел головой — для него они все были на одно лицо. В конце концов он решил, что Мика его разыгрывает.

— Как это?

— Это ведь моя жизнь. Я хочу сказать, эти деревья. А дорогу я знаю — ведь я проложил ее собственными руками.

— И когда это было?

— Лет десять — двенадцать назад. Все прикупал и прикупал землю вокруг сахароварни, пока ее не стало слишком много, чтобы обойти за весь день пешком. А до того обычно ездил верхом.

Гриффин улыбнулся:

— Верхом? Всего двенадцать лет назад?

— Да, и еще с ведрами. Многие и сейчас так делают. Представляете, что такое обойти с полными ведрами две, а то и три сотни деревьев? — притормозив, он съехал на обочину и выбрался из вездехода.

Гриффин последовал за ним, тоже влез в снегоступы и взвалил на плечо несколько колен труб. Мика сунул за пояс кое-какие инструменты и пошел вперед.

Гриффину уже приходилось ходить на снегоступах, когда он мальчишкой гостил у деда. Но те были старые, еще деревянные, а эти — поменьше, к тому же легкие, алюминиевые. Проковыляв первые несколько шагов, он постепенно приспособился и с легкостью двинулся за Микой.

Вид у того был озабоченный.

— Видите вон ту черную трубу? — спросил он.

Естественно, он ее видел — не меньше дюйма в диаметре, она вилась в том направлении, куда лежал их путь.

— Это основная, — пояснил Мика. — Она шире, чем те, что мы принесли с собой, и мы оставляем ее тут на весь год. Легче следить за ней, чем перед сезоном монтировать заново.

Еще бы! Основную часть трубы удерживала на земле целая система стальных штырьков, а через каждый фут она была обмотана несколькими витками проволоки. Через каждый фут! И это на участке не менее пятидесяти акров. Прикинув, сколько на это ушло времени, Гриффин только молча покрутил головой.

— Когда сезон заканчивается, — продолжал Мика, — я заматываю каждый ее конец липкой лентой. Иначе внутрь налетят мухи и отложат личинки. За эту неделю я проверил ее от начала до конца, дюйм за дюймом. Пришлось заменить несколько колен, которые попортили белки да олени. Повадились жевать трубу — поди уследи за ними! А сегодня нужно смонтировать последний участок. Труба идет отсюда вниз по склону холма до самой сахароварни.