В начале 1994 года Таубенбергера повысили, сделав руководителем отделения молекулярной патологии института. Название должности звучало громко, что не совсем соответствовало реальности, хотя у него теперь оказались в подчинении двадцать сотрудников. «Это всего лишь небольшая группа», – констатирует Таубенбергер, но оснований быть недовольным жизнью у него не осталось.

Вот и сегодня он выезжает каждый день на работу без десяти шесть утра, главным образом чтобы избежать жутких вашингтонских пробок по пути от дома в соседнем штате Виргиния до лаборатории. Все свободное время он проводит с женой и маленькими детьми, чьи фото использует как фон рабочего стола своего компьютера, чтобы их образы присутствовали с ним всегда. Не забывает он и о своем хобби, сочиняя в часы досуга музыку. Еще в колледже он написал целую оперу. «Но только увертюра из нее однажды исполнялась», – замечает он с грустной усмешкой. В медицинском колледже ему удалось создать симфонию, которую разучил ричмондский любительский оркестр, а сам Таубенбергер играл при этом на гобое. В качестве подарка жене он написал квартет для деревянных духовых инструментов, а его струнный квартет музыканты играли у них на свадьбе. Сейчас он сочиняет еще один ко дню рождения сына. Но музыка для него остается лишь предметом любви, не более. «Пока ни одной моей вещью никто всерьез не заинтересовался», – сетует он.

Однажды в конце 1993 года к нему пришел подполковник Томас Липском, армейский патолог-ветеринар. Он столкнулся с проблемой и надеялся, что Таубенбергер и Личи найдут для нее решение. За последние десять лет, рассказал он, наблюдалась странная вспышка смертельных заболеваний среди морских млекопитающих. В 1987 году начали погибать широкомордые дельфины, обитавшие вдоль побережья Нью-Джерси. Затем инфекция (если это можно так назвать) начала распространяться к югу, и в марте 1988 года отмечалась массовая гибель дельфинов у Сент-Питерсберга в штате Флорида. Всего же умерла половина этих животных, обитавших в прибрежных водах США, то есть не менее десяти тысяч.

Агентство по охране окружающей среды начало расследование и опубликовало первые его выводы о том, что причиной гибели животных стали «красные приливы», то есть нашествия крошечных динофлаггелятов, которые придают воде оттенок ржавчины и выделяют в нее токсины. «Красные приливы» считаются признаками загрязнения, а потому именно их и назвали истинной причиной смерти дельфинов.

Липскома, однако, такое объяснение не удовлетворило, и он называл две причины, которые, как он считал, делали его недостоверным. Во-первых, сообщил он Таубенбергеру, «красные приливы» негативно воздействовали на всю морскую фауну сразу. А эта болезнь убивала исключительно дельфинов. Во-вторых, «красные приливы» преж де всегда оказывались смертельными лишь для мелких животных. Содержавшиеся в них токсины не обладали достаточной силой, чтобы насмерть поразить такое крупное млекопитающее, как дельфин.

Сам Липском считал виновником гибели дельфинов некий вирус. Изучив образцы, взятые у сотен умиравших или уже мертвых животных, выброшенных волнами на берег, он сам смог вывести некоторую закономерность: мозг, легкие и лимфоидные ткани показались ему пораженными морбилливирусом, то есть тем самым вирусом, что вызывает у людей корь, а у собак бешенство.

В поддержку своей гипотезы Липском собрал сведения о других случаях гибели обитающих в воде млекопитающих, причиной смерти которых также мог быть вирус. В 1988 году наблюдалась вспышка заболеваемости и гибели тюленей в одном из озер Сибири. В 1990 году мор постиг пятнистых тюленей у берегов северной Европы. В 1991 году погибали полосатые средиземноморские дельфины, и европейские специалисты обнаружили у них вирус, сходный с возбудителем бешенства. 1993-й стал годом массовой гибели тюленей в Мексиканском заливе.

И теперь Липском, желавший заручиться мнением молекулярных биологов, пришел, чтобы задать Таубенбергеру трудную задачку. С собой он принес полуразложившиеся ткани дельфинов, но часть их уже достигла той стадии гниения, что их невозможно было даже изучить под микроскопом. «Это было уже нечто несусветное», – поделился мнением Таубенбергер. Смогут ли Таубенбергер и сотрудники отделения молекулярной патологии использовать метод ПЦР, чтобы обнаружить присутствие морбилливируса?

«Честно говоря, я сразу решил, что вероятность извлечь вирусную РНК из подобного материала равна нулю», – признавался Таубенбергер. Но он все же не отказался попробовать выполнить просьбу Липскома. Заняться проблемой дельфинов он попросил Эми Крафт, молодую женщину – молекулярного биолога, – совсем недавно принятую на работу в группу. Методы, которыми они пользовались, были и так точны, но в данном случае требовалось довести их до полного совершенства, чтобы получить хоть какой-то результат. Она проводила один биохимический эксперимент за другим, а потом начинала все сначала, оптимизируя каждое свое последующее действие, пока не выстроила превосходную в своей стройности систему. И совершила невозможное – извлекла на свет Божий РНК вируса, доказав правоту Липскома. В конечном счете она выделила новую разновидность морбилливируса, продемонстрировав, что именно он, а не «красные приливы» послужили причиной гибели дельфинов.

Приобретенный тогда опыт был все еще свеж в памяти Таубенбергера, когда он задумался о том, чтобы начать охоту на вирус гриппа 1918 года. Ведь работа предстояла в общих чертах такая же. Подобно морбилливирусам, вирус гриппа использовал генетический материал РНК. И вирусы гриппа имели примерно те же размеры, что и морбилливирусы, включая в себя около 15 000 базовых элементов: химикаты – аденин, гуанин, цитозин и урацил, которые соединялись между собой в длинные цепочки РНК. Да и некоторые свойства морбилливирусов мало чем отличались от особенностей вирусов гриппа. А это давало надежду, что если уж Эми Крафт удалось извлечь вирус из ужасающе разложившихся тканей дельфина, она сумеет вытащить вирус гриппа из тончайших срезов тканей легких, хранившихся на складе института. Впрочем, еще только предстояло выяснить, располагало ли хранилище образцами тканей людей, умерших от гриппа в 1918 году.

Полный список образцов, поступивших с 1917 года, был уже доступен в компьютерной форме, и он насчитывал три миллиона единиц хранения. Но все же существовала вероятность, что срезы легких, взятые у военнослужащих – жертв гриппа 1918 года, там отсутствовали. Ведь эпидемия разразилась во время войны. «Тогда вскрытия зачастую производили медики, не прошедшие курса патологоанатомии, что могло изначально затруднить поиски», – рассказывал Таубенбергер. Зачем военврачу было тратить усилия и время посреди царившего кругом хаоса, чтобы выполнить требовавшую тщательности процедуру взятия образца ткани легкого для последующей отправки на хранение?

Но попытка не пытка. Сотрудники лаборатории должны будут определить, кто из жертв гриппа подошел бы им лучше всего, а затем отправить запрос на получение биологических материалов. Таубенбергер сразу решил, что им нужно сосредоточить внимание на людях, которые умерли в течение всего нескольких дней после заражения. В противном случае им могли попасться образцы, взятые у солдат, болезнь которых началась с гриппа, но переросла затем в бактериальную пневмонию, в конечном счете их и убившую. А это означало, что через неделю или более после проникновения инфекции вирус гриппа в их легких уже отсутствовал и оставались только бактерии.