— Да какая разница, как он это узнал!

— Я…

— Неужели ты не понимаешь? Академии конец. Что станет с Лиззи и с другими воспитанницами, которые учатся за счет академии?

Горестный стон вырвался из ее груди. Не задумываясь, Грей обнял ее. Рыдания сотрясали ее хрупкие плечи.

В первый раз в жизни Грей не знал, что сказать.

— Брендейл — просто глупец, — пробормотал он, целуя ее волосы. — Что бы он ни думал, он ничего не знает наверняка. Иначе он уже примчался бы, вместо того чтобы писать дочери. — Эмма так рыдала, что Грей мысленно поклялся, что сделает все, лишь бы уладить недоразумение. — Мы справимся с этим, Эм. Не беспокойся.

Она начала колотить кулаками по его груди.

— Мать Генриетты — самая большая сплетница в Лондоне. Наверное, половина высшего света уже судачит о том, что эта гемпширская тихоня-директриса ведет себя крайне неприлично. Но так оно и есть! Я не имею права руководить академией!

— Ты не сделала ничего дурного, что касалось бы твоих воспитанниц. Ничего!

— И тем не менее я опасаюсь, что мистер Брендейл не изменит принятого решения.

— Ничего пока не случилось, кроме этого дурацкого письма, — успокаивал он ее, осторожно вытирая ее слезы. — Поэтому мы должны убедить Генриетту написать отцу, что он ошибается.

— Нет, я никого не заставлю лгать.

— Конечно, нет, — откликнулся Грей, но нахмурился. Это был, возможно, самый легкий выход из создавшегося положения, но он был уверен, что Эмма не поступится теми принципами, которым учила своих воспитанниц, потому что искренне в них верила. — Но ты же не собираешься сдаваться без борьбы.

— Я не знаю, как бороться и при этом не нанести еще больший вред своим ученицам.

Грею в голову пришла одна мысль, но он пока сомневался, правильна ли она.

— Пока написал только Брендейл?

— Да. Но боюсь, что это не последнее письмо…

— И он пишет, что до него дошли слухи, будто ты ведешь себя неприлично?

— Да.

— Так, значит, вот в чем дело!

— Что ты имеешь в виду?

— Он не знает о пари.

— И тебе кажется, — хмуро осведомилась Эмма, — что если бы он знал, что я заключила пари с герцогом Уиклиффом, это исправило бы положение?

— Твои ученицы уверены, что я приезжаю в академию только для того, чтобы выиграть пари. Придется попросить Генриетту объяснить это своему отцу и пригласить его сюда, чтобы он смог в этом убедиться собственными глазами.

— И каким образом это может помочь? — скептически спросила она.

— Я заключил с тобой пари. А я никогда не проигрываю. Никогда.

На какое-то мгновение ему показалось, что она ударит его. Но выражение ее лица вдруг резко изменилось.

— Продолжай!

— Будет совершенно очевидно, что я заставил тебя пойти на пари, потому что нет такой женщины, которая могла бы противостоять мне. Это всем известно.

— Грей…

— Помолчи. — Он стал ходить от двери к окну и обратно. Идея показалась ему блестящей. Ну, может, и не блестящей, но, во всяком случае, рыдания Эммы, разрывавшие ему сердце, прекратились. — Какой уважающий себя джентльмен захотел бы, чтобы герцог Уиклифф проиграл пари? Да еще женщине! Мало того что в свете это расценивалось бы как преступление, любой счел бы свое вмешательство излишним, да и попросту… опасным.

Дверь приоткрылась.

— У вас что-то уж очень тихо. Вы еще не убили друг друга, а? — Тристан просунул голову в дверь.

Легкомысленный тон виконта нисколько не обманул Грея: он понял, что Дэр искренне беспокоился за Эмму. Чувствуя, что начинает закипать, Грей встал между ним и Эммой.

— Родители Генриетты считают, что Эмма превратила академию в нечто вроде публичного дома.

Побелев, Эмма села на стул.

— Все пропало, — прошептала она и закрыла лицо ладонями.

— Нет, не пропало, потому что у нас есть план.

— У кого это «у нас»? Никакого плана нет.

— Есть.

— У нас плана нет. Это вы придумали, что надо рассказать о пари, чтобы спасти академию. Это не сработает.

— Это почему же? — Грей скрестил руки на груди.

— Вы собираетесь выиграть или проиграть? — Медленно, разделяя слова, словно задавая своим ученицам трудный вопрос, спросила Эмма.

— Я…

— Потому что, как только исход пари будет известен, это лишь подтвердит слухи и тем самым погубит академию. Ваш выигрыш будет стоить академии…

— Я проиграю, — сказал он вызывающе.

— Ах, вы проиграете, — повторила она, не скрывая сарказма.

— Да.

— Намеренно?

— Да.

— Хорошо. Даже если предположить, что я поступилась бы своей гордостью, зная, что вы проиграли нарочно, объясните, как может мой выигрыш положительно повлиять на события?

— Я позабочусь об этом.

— Вы слишком самоуверенны.

— Я никогда не ошибаюсь.

— Если вы хотите проиграть, вам придется изменить это утверждение на другое — «редко ошибаюсь». Все в Лондоне узнают, что вы проиграли, но никто — что вы сделали это намеренно.

— Как я уже предлагал вам ранее, можно было бы меня поблагодарить и на этом покончить.

— Я просто хочу удостовериться, что вы понимаете, что люди… особенно мужчины, наверняка посмеются над вами.

— Рискуя оказаться со сломанной челюстью, могу заявить, что она права, — сказал Тристан в наступившей тишине.

— Согласен. — Этот аспект проблемы, как ни странно, беспокоил его меньше всего. — Но если проиграю я, всем станет ясно, что Эмма не могла делать ничего неприличного, потому что ее время было полностью занято ведением уроков и разработкой блестящего плана возрождения поместья.

— Весьма хлипкий аргумент, — возразила Эмма.

— Надо сделать ответный ход. Пусть Генриетта напишет письмо отцу. Потом необходимо пригласить всех родителей учениц. Нам скрывать нечего. Во всяком случае, мы выиграем дней десять.

Эмма почему-то почувствовала себя лучше, когда Грей и Тристан уехали из академии. Что-то у Грея был слишком уж уверенный вид.

— Эм, ну как ты? — В кабинет вошла Изабель.

— Более или менее. Ах, Изабель, как я могла поступить так глупо, так опрометчиво?

— Это отец Генриетты поступил опрометчиво. Как он мог обвинить тебя в неприличном поведении?

На глаза Эммы снова навернулись слезы. Если бы они знали истинное положение вещей!