Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То был вопрос чести, мужской гордости, что женщины Глейзеров никогда не работали вне «дома». Норма Джин невинным голоском спрашивала:
— Но ведь сейчас война. Все по-другому, не так ли? — Этот ее вопрос так и повисал в воздухе, оставался без ответа.
Чтоб моя жена? Да никогда в жизни!
Быть объектом мужского вожделения означало: Я существую! Выражение глаз. Затвердевание члена. Пусть от тебя никакого проку, но ты нужна.
А вот твою мать не хотели, как хотят тебя.
Твой отец не хотел тебя, а этот мужчина хочет.
В основе всей моей жизни всегда лежала одна истина. Причем не важно, действительно ли то была истина или пародия на нее. Когда мужчина хочет тебя, ты в безопасности.
Впоследствии самыми живучими оказались воспоминания не о тех часах, когда молодой и горячий муж присутствовал дома, но о долгих и спокойных утренних часах, плавно перетекающих в полдень. О часах, которые Норма Джин проводила в счастливом уединении. Нет, тихими их, пожалуй, назвать было нельзя (ибо Вердуго-Гарденс вообще считалось шумным местом — на улице постоянные детские крики, плач младенцев, радиоприемники, гремящие на полную мощь, даже громче, чем у самой Нормы Джин). Она находила радость в ритмичной, монотонной, почти гипнотической работе по дому. Как быстро осваивают руки и мозг нехитрые инструменты: швабру, веник, губку. (Молодые Глейзеры пока что не могли позволить себе пылесоса. Но он появится, скоро, совсем скоро, Баки обещал!) В гостиной находился всего один прямоугольный ковер размером примерно шесть на восемь футов, темно-синий, купленный на распродаже за 8 долларов 98 центов, и по этому ковру Норма Джин могла до бесконечности водить щеткой, как будто пребывая в трансе или забвении. Здесь из него выбилась шерстинка надо же, целое событие! А вот тут пятнышко — потерли, и оно исчезло!
Норма Джин улыбнулась. Наверное, вспомнила Глэдис, когда та бывала в благостном настроении. В легкой рассеянности, преисполненная редким для нее умиротворением, занималась каким-нибудь делом (только не домашней работой!), немножко пьяная или под кайфом. Теперь Норма Джин поняла, что мозг ее матери вырабатывал в те минуты некое уникальное вещество, позволяющее полностью отдаться этому самому моменту. Стать одним целым, слиться с тем действием, которое совершаешь. И не важно, чем именно. Главное то, что видишь перед собой. К примеру, вот эту тяжелую швабру, возишь ей по полу взад-вперед, взад-вперед…
В спальне ее ждал другой ковер, поменьше, овальной формы. Она включала радио и вместе с ним напевала мелодию. Голосок у нее был тихий, слабенький, почти бездыханный, но такой довольный. Вспомнились уроки Джесс Флинн, и она улыбнулась. Какие грандиозные планы строила на ее счет Глэдис! Чтобы Норма Джин пела?.. Просто смешно, как и уроки игры на фортепиано, которые она брала у Клайва Пирса. Бедняга, тот только морщился и пытался выдавить улыбку, когда она, Норма Джин, играла, вернее, пыталась играть.
Она испытала прилив стыда, вспомнив относительно недавнюю попытку пройти прослушивание на роль в студенческой пьесе. Как там она называлась? Ах, ну да, «Наш городок». И нечему тут особенно улыбаться. Недоумевающие взгляды, уверенный и властный голос преподавателя: Сомневаюсь, чтобы мистер Торнтон Уайлдер видел это вот так. И, черт побери, он был прав!
Теперь она полюбила совсем другое — щетку для ковра, свадебный подарок от одной из тетушек Баки. И еще ей подарили замечательную швабру на деревянной ручке и зеленое пластмассовое ведерко, тоже очень полезный подарок от каких-то родственников Глейзеров. Эти инструменты помогут ей стать самим совершенством. И она мыла и терла сильно исцарапанный линолеумный пол в кухне, мыла и терла выщербленный кафельный пол в ванной. А потом с помощью жестких губок «Датч бой» усердно и фанатично отмывала раковины, столики, ванну и унитаз. Нет, им никогда не стать совершенно чистыми, даже относительно чистыми никогда не стать. Все безнадежно испорчено и загажено предшествующими жильцами. Затем она ловко и быстро меняла постельное белье, «проветривала» матрас и подушки. И каждую неделю носила белье в ближайшую прачечную-автомат. Возвращалась с целой кучей тяжелого сырого белья и развешивала на веревках у дома. Она любила гладить и штопать. По выражению Бесс Глейзер, одежда на Баки «так и горела», о чем она не преминула мрачно предупредить свою невестку. Но Норма Джин храбро приняла и этот вызов и с неиссякаемым усердием и оптимизмом штопала носки, зашивала рубашки, брюки, нижнее белье. В школе она немножко научилась вязать и теперь, когда выкраивалась свободная минутка, садилась вязать для мужа «сюрприз» — ядовито-зеленый пуловер по рисунку, которым снабдила ее миссис Глейзер. (Этот пуловер Норма Джин так и не закончила, потому что без конца распускала связанное, будучи недовольна тем, как получается.)
Как только Баки выходил из дома, Норма Джин накидывала на череп японца один из своих шарфиков. А незадолго до возвращения мужа с работы снимала шарфик.
— Что это там, под ним? — спросила однажды Гарриет, и не успела Норма Джин предупредить соседку, как та приподняла шарфик. Курносенький поросячий носик Гарриет брезгливо сморщился при виде черепа. Тем не менее она спокойно прикрыла его шарфиком снова. — О Господи! Один из этих.
Нежно и с любовью стирала Норма Джин пыль с обрамленных фотографий и просто снимков, выставленных в гостиной. Большая их часть состояла из свадебных фото, глянцевитых и ярких, красовавшихся в медных рамочках. И года еще не женаты, а столько счастливых воспоминаний!.. Наверняка это добрый знак.
Норму Джин поразило количество семейных снимков в доме Глейзеров, гордо выставленных напоказ в каждом мало-мальски подходящем для того месте. Там были даже прапрадед Баки и несметное количество младенцев! Норма Джин была совершенно заворожена — оказывается, жизнь ее мужа можно было проследить чуть ли не с момента появления его на свет. От пухленького беззубого младенца с разинутым ротиком на руках у молодой Бесс Глейзер до здоровенного широколицего парня, каким он был в 1942-м. Лучшее доказательство тому, что Баки Глейзер существовал и что его нежно любили. По нечастым своим визитам к одноклассникам из Ван-Найса она помнила, что и в их домах с гордостью демонстрировались снимки всех членов этих семей — расставленные на столах, пианино, подоконниках, развешанные на стенах. Даже у Элси Пириг имелось несколько снимков, на которых красовались они с Уорреном — молодые, веселые. Только тут Норма Джин с горечью осознала, что в доме у Глэдис не было ни одного семейного снимка. Не считая, разумеется, портрета темноволосого мужчины на стене, который якобы являлся отцом Нормы Джин.
И Норма Джин усмехнулась. Наверняка Глэдис просто украла снимок какой-то знаменитости на Студии. Возможно, даже толком не знала, кто на нем изображен.
— Да мне-то что? Мне безразлично!
Выйдя замуж, Норма Джин редко думала о своем исчезнувшем отце или о Темном Принце. Редко вспоминала она и о Глэдис. А если и вспоминала, то с легким оттенком неудовольствия, как вспоминают иногда о какой-то дальней и хронически больной родственнице. Да и к чему?..