Уже отчаявшись нарыть что-то мало-мальски стоящее, Зимин наконец набрел на молодую парочку. В ночь убийства они возвращались из ночного клуба поздно, около двух ночи, и видели отъезжающую от дома темную машину – вроде бы «десятку». Ни водителя не разглядели, ни номеров. Даже цвет точно указать не смогли. Зимин уехал домой разочарованный.

– Здравствуйте! – в кабинет заглянул мужчина лет сорока, в красивых дорогих очках и с очень короткой стрижкой. – Разрешите? Моя фамилия Доренко. Я друг Ольги Вешняковой.

В тот день, отчаявшись дозвониться до Ольги, Михаил поздно вечером отправился к ней, в надежде, что если та и носилась по магазинам, то тяжкий трудовой день окончен, и она в любом случае дома. Но приехал он к закрытым дверям. Может, он плюнул и ушел бы, но в окнах Ольги горел свет. И на следующее утро они вдвоем улетали на Кипр. Только поэтому Михаил позвонил в соседскую дверь. Он знал, что Ольга держит запасные ключи у соседки.

Объяснив ей вкратце ситуацию, он предложил вместе открыть Ольгину квартиру. Что они и сделали. Соседка в результате оказалась в больнице с сердечным приступом, а Михаил пришел по повестке на Петровку. Выглядел он не лучшим образом, постоянно поправлял очки и вытирал пот со лба – то ли от жары, то ли от волнения. Вентилятор в кабинете Зубова накрылся пару дней назад, и духота стояла невозможная.

– Как долго вы были знакомы с погибшей Вешняковой? – спросил Зубов.

– Знаком давно, лет пять, – ответил Михаил, – но вместе мы полтора года.

– Полтора года? Да… – вздохнул Зубов. – Понятно… А что ж так долго ждали?

– Да как-то все не складывалось. Сначала Ольга была замужем, причем за моим другом, потом разводилась – надо сказать, весьма длительный процесс. А потом, мне казалось, она чего-то ждала. Не знаю чего…

– Или кого? – спросил Зубов.

– Или кого? – нахмурился Михаил. – Что вы имеете в виду?

– Ну, может, принца на белом коне, – неловко пошутил Зубов, но увидав, как болезненно скривился Михаил, понял, что шутка не удалась. – А почему вы не регистрировали отношения?

– Зачем? – Михаил искренне удивился. – Я не стремлюсь обзавестись семьей. Один раз на молоке обжегся, теперь на воду, знаете ли, дую. А уж Ольге это совсем ни к чему – по условиям развода она лишается значительного содержания, как только выходит замуж. Да она и не собиралась. Ольга очень вольно жила – делала что хотела, не работала, ни в чем себе не отказывала. Вы видели ее машину? Я человек небедный, но о такой только мечтать могу. Она могла обратиться к Илье с любой просьбой – навряд ли он ей отказал бы в чем-то. Но она не злоупотребляла его хорошим отношением.

– Ольга оставила завещание?

– Скорее всего, – кивнул Михаил, – я знаю, у нее были дела с нотариусом. Но условий завещания я не знаю.

– И каково же наследство?

– Ну, квартира на Юго-Западе, та, самая, в которой ее убили, примерно 100 квадратов, машина – спортивный «мерс», загородный дом на Николиной горе, кстати, еще от родителей ей остался, и нехилый счет в банке. Только какое это имеет значение?

Зубов дивился, слушая, как любовник Вешняковой, не моргнув глазом, перечисляет все ее состояние.

– Может, еще что есть, о чем я не знаю, – подытожил Доренко.

– Ага… А кто бенефициарий? – спросил Зубов.

Михаил мгновенно ощетинился.

– Откуда я могу это знать? Вы думаете, она мне все завещала? Да с какой стати?

– Она, наверно, любила вас?

– Нет, не любила! – взвился Михаил. – Ни минуты не любила, если хотите знать!

– Ну почему вы так уверены?

– Послушайте, да это же всегда понятно, тем более, с такой женщиной, какой была Оля! Она прекрасно ко мне относилась, можно сказать, ценила, но она ни-ког-да, слышите, никогда меня не любила!

– А вы ее? – прищурился Зубов. – Вы ее любили?

– Не знаю, – сник Михаил, – может быть. Она была – господи, невозможно говорить о ней – была… Она была замкнутой и как бы это объяснить… отстраненной, погруженной в себя… Я слышал от общих знакомых, а они, в свою очередь, от каких-то старых друзей, что Оля пережила в юности большую трагедию – подробностей я не знаю. Может, несчастную любовь… Что-то в этом роде.

– Кто не переживал несчастную любовь в юности! Подумаешь!

– Я слышал, она пыталась покончить с собой. Может, это и не так, слухи…

– Покончить с собой? – удивился Зубов. – Вот даже как?

– Еще раз, – непреклонно повторил Доренко, – это слухи. Так говорят.

– Ну да, ну да… говорят… – задумчиво постучал Зубов по столу карандашом и решил сменить тему. – Скажите, Михаил, что вы увидели, когда зашли в комнату?

Михаил позеленел.

– Мне что, в подробностях все это рассказывать?

– Ну да, – кивнул Зубов, – обязательно в подробностях… в мельчайших.

– О Боже, – Михаил снова вытер пот со лба – он был весь мокрый, словно только что вылез из воды.

– Мы зашли с соседкой в квартиру. Вы, наверно, видели, у Ольги холл объединен с кухней в большой зал. Там никого не было, но горел свет.

– Да?

– Да. И запах… Ужасный запах, вернее, вонь. Так воняет, когда в холодильнике что-то протухло.

Зубов кивнул – ну, разумеется! Тело пролежало в квартире почти сутки, а с учетом тридцатиградусной жары – понятно, почему так омерзительно пахло.

– Я позвал ее по имени, мне никто не ответил. Я прошел в спальню. Там я увидел то, что увидел.

– Что же вы увидели?..

Зайдя в квартиру, Михаил невольно прикрыл нос воротом рубашки. Ну и смрад!

– Ольга! – усилием воли преодолевая тошноту, Михаил огляделся по сторонам. Посреди холла валялись ее туфли. Это было необычно – она всегда убирала обувь в специальный шкаф. Чуть дальше, у стола, лежал жакет от ее зеленого костюма – а Ольга никогда не разбрасывала вещи. Что-то щелкнуло под его ногой. Михаил нагнулся и поднял белую пуговицу с перламутровой инкрустацией.

– Ольга! – снова позвал он. – Ты дома?

На столе стояла бутылка Хеннесси, початая на треть, и большой коньячный бокал. Ольга редко пила коньяк – скорее, использовала его как лекарство, когда надо согреться или успокоиться. Он подобрал с пола ее жакет и аккуратно повесил его на стул.

– Я боюсь, – пискнула соседка, – идите дальше сами.

И Михаил прошел в спальню. В спальне свет не горел, а поскольку за окном уже стемнело, он нащупал у двери выключатель и нажал на него…

Ольга лежала на постели. Среди шелковых простыней и множества подушек, зарывшись в них лицом так, что Михаил видел только ее иссиня-черный затылок и узкую спину.