— Не надо об этом, — умоляю я.

Дверь открывается. Том нерешительно выглядывает из-за двери.

— И как это называется? Закрылись и сидят! Мне нужны цыплята. Парочка. Мы решили отложить индейку на завтра.

Я забираю с подоконника свой мобильный и засовываю его глубоко в задний карман, делая мысленную зарубку — удалить сообщения, как только представится возможность.

Поздно ночью, лежа в постели рядом с Томом, я чувствую себя преисполненной желания рассказать ему то, что говорила чуть ранее Марку. Мы оба читаем подаренные друг другу на Рождество книги. Ален де Боттон[61], об архитектуре. Это читает Том. Я читаю биографию миссис Битон, написанную Катрин Хьюз. И угадайте, что я обнаруживаю?.. Миссис Битон была такой же обманщицей в хозяйственном отношении, как и я! Мне хочется дать книгу почитать Петре.

Так холодно, что я застегнула даже верхнюю пуговицу своей клетчатой пижамы. Мы оба одеты в толстые овечьи жакеты, а на Томе в придачу шерстяные носки, связанные его матерью. Он изобретательно приподнял задние ножки кровати, подложив под них несколько штук книг, взятых с моей книжной полки. И теперь мы впервые смотрим на наши ступни сверху вниз, а не наоборот.

Дети в своей спальне, спят в гнезде из одеял посреди комнаты, среди разбросанных вокруг подарков. Джо обнимает набор для снятия отпечатков пальцев. Я со вздохом поворачиваюсь к Тому. Но он поднимает руку, чтобы показать, что хочет что-то сказать мне первым. Закладкой он отмечает место в книге и кладет ее на середину прикроватного столика, подвинув немного, пока она не ложится строго по центру. Я прижимаю лицо к коленям. Он ужасается:

— Ты сломаешь спину! — Он мягко забирает у меня миссис Битон и аккуратно вкладывает книжную ленточку между страниц, чтобы отметить конец второй главы. — Я знаю, что ты собираешься мне сказать, — говорит он. — И я виню самого себя. Все мои мысли были заняты библиотекой. Я был как одержимый. И забыл, что возиться с детьми — еще более тяжелая работа, потому что тебе не дозволена роскошь сосредоточиться на одном объекте. Я знаю также, что моя тяга к аккуратности и порядку вызывает раздражение, но когда я вблизи моей матери, у меня нет надежды на изменение. Такова генетика. Твой брат говорит, что нет различия между характером того, что я строю, и изнанкой моего ума. Но было бы гораздо хуже, если бы ты вышла за Джона Поусона[62].

— Но ты всегда был таким. Даже в период перестройки чердаков ты всегда был захвачен тем, что делал. Ты все тот же мужчина, за которого я выходила замуж; проблема, вероятно, во мне, — отвечаю я.

— Просто нам нужно больше времени проводить вместе. Это очень трудно — не быть одержимым своим делом. Но я постараюсь. Хотя это самый престижный проект из всех, которыми я занимался, и он завладел моей жизнью. Все, что меня отвлекало, любая мелочь, вызывало у меня гнев.

Тут я понимаю, что он все видит по-своему. И думает, что все дело в нем, — благородное чувство, в том смысле, что он не пытается уклониться от ответственности за ситуацию. И не собирается в чем-либо обвинять меня. Однако он не ищет ответов за пределами собственного «я». Это кажется мне обидным. Он просто скользит по поверхности, считая проблему пустяковой, в то время как мне нужен кто-то, кто мог бы утихомирить мои эмоции, очистить каждый слой, один за другим, пока не обнажится сердцевина.

Прежде чем у меня появляется шанс объяснить ему, что он ошибается, что я потеряла равновесие, что я знаю, откуда пришла, но не понимаю, куда иду, и что мне нужно, чтобы он помог мне вновь обрести душевный покой, он сует руку под подушку, вытаскивает оттуда подарок и, улыбаясь, вручает его мне. Я изображаю нечто, надеюсь, похожее на радостное удивление, и открываю сверток, ожидая увидеть ожерелье. Вместо него нахожу пару колготок «Спэнкс». По цвету и фактуре они очень напоминают оболочку сосисок и, вероятно, выполняют схожую функцию. На промежности у них большая дыра для того, чтобы мочиться, не снимая их.

— Я купил их в Милане, — гордо произносит Том. — Женщина в магазине сказала, что даже Гвинет Пэлтроу носит такие. Они подтягивающие.

Я восторженно ахаю и ныряю под одеяло.

— У меня есть для тебя еще кое-что! — Он устремляется за мной под груду тряпья. — Я ждал подходящего момента, — бубнит он в темноте.

Я на ощупь открываю уже знакомую мне коробочку и побыстрее обнимаю его — не так-то просто притворяться, будто это сюрприз для меня. На нас столько надето, что, когда мы обнимаем друг друга, пальцы ощущают лишь овечью шерсть. Сила этого момента заставляет кропать сдвинуться с места. Ножки съезжают с книжек, и мы с грохотом сваливаемся на пол. Было бы хорошо заняться сексом. Но слишком холодно. Завтра мы будем есть индейку. Завтра я надену мое новое колье. Завтра я расскажу Тому про Роберта Басса.

Назад, в Лондон. Новый год пришел и прошел. Скрылся вдали. И так мало осталось того, за что можно уцепиться, чтобы обрести почву под ногами в той неопределенности, которая простирается передо мной. Я никогда не понимала, почему людям нравится отмечать начало каждого очередного года. Как они могут быть уверены в том, что грядущее будет лучше прошедшего? Когда тебе за тридцать, нужна известная самонадеянность, чтобы предполагать, что будущее сулит надежд больше, чем прошлое. Наверняка есть много того, что пойдет не так, как задумывается. К концу года глобальное потепление усилится. Больше вероятность пандемии птичьего гриппа. Больше смертей в Ираке. Больше шансов, что у меня случится роман с Робертом Басом, что окончательно разрушит мой брак, а моим детям обеспечит жизнь, наполненную стыдом и счетами от врачей, что опять же свалится на меня.

Чтобы противостоять всему этому, я решила, что новый год должен стать годом, в котором я, наконец, обрету собственный вес. Это поможет мне преодолеть обуревающие меня чувства и приведет в порядок мою жизнь. К концу года долги по кредитным картам, плесень в машине и кое-что еще, что свидетельствует о домашней неряшливости, канут в Лету.

Однако вопреки всем своим благим намерениям, проснувшись в пять часов утра спустя три недели после отъезда на рождественские праздники, я почувствовала горячее желание снова увидеть Роберта Басса. Я мысленно прокрутила в голове, что я могла бы надеть для нашей встречи. Школьный подиум предусматривает джинсы с топами различных оттенков; гардеробные метания — непозволительная роскошь утром, перед школой. Так что надену то же, что и всегда.

Зато я с удовольствием предалась парочке своих любимых фантазий, содержащих большей частью неловкие объятия на темных улочках где-то поблизости от Грик-стрит, обещая себе, что это будет последний раз, когда я позволила своему разуму зайти так далеко, и оправдывая свою невоздержанность мыслью, что скоро по вечерам станет уже совсем светло, для того чтобы нечто подобное могло действительно случиться. Стремясь к обретению собственного достоинства, я заставляю себя продумать и нейтральные темы для беседы, если возникнет такая потребность, начиная с исчезновения Гренландии и заканчивая сравнительными преимуществами польского помощника по хозяйству в сравнении с помощниками других национальностей. Хотя у нас все равно нет для него комнаты, но это хорошая тема для всестороннего обсуждения.