– Дорога занимает около двенадцати часов, так что она будет на месте в полночь или около того. Я дала ей денег, Квин. Она сможет остановиться в респектабельной гостинице, а затем найти приемлемое жилье. Вы станете ее преследовать?

– Я не могу оставить все так, как есть. Я должен убедиться, что она в безопасности, и положить этому конец.

Конец чему? Ведь не было ни романа, ни дружбы, пусть он и хотел этого. Все, что он знал, – это то, что он безмерно скучал по Лине, переживал за нее и хотел сделать ее счастливой, пусть даже ценой своего собственного счастья.

Квин приехал домой, собрал сумку, подготовил экипаж с четверкой лошадей и кучерами и в полночь отправился в путь, чувствуя в себе меньше уверенности и определенности, чем когда десять лет назад впервые ступил на землю незнакомой и чужой ему Франции.

Всю дорогу Квин пребывал в туманной, довольно неприятной дреме, а когда к половине девятого утра, очнувшись, обнаружил, что они уже в Тетфорде, перед ним неожиданно встал вопрос: когда и каким образом этот брак стал непосредственным условием его собственного счастья? Да, женитьба на Селине была верным и честным поступком, его долгом, и наверняка не стала бы для него тягостным грузом, но чтобы быть вопросом его счастья?..

По пути от Уаймондхэма до самого Нориджа его терзало гнетущее, томительное чувство, что он слишком торопится, словно охваченный лихорадкой. Он перестал мыслить логически, казалось, не в состоянии был планировать или продумывать что-то наперед и стал вдруг слишком раним и уязвим перед собственными разбушевавшимися эмоциями. Где она? Все ли с ней в порядке? Неужели он сделал ее настолько несчастной, что она снова решилась бежать?

Был уже почти полдень, когда экипаж въехал во двор гостиницы «Мейдз-Хед», неподалеку от стены, окружавшей собор. Именно здесь, как сказал ему кучер, дилижанс из Бель-Саваж высадил пассажиров, и к тому же это была самая хорошая гостиница в этих местах, так что если бы удача не оставила его в этот раз, то он мог бы найти Селину именно здесь. Квин сошел с экипажа, стараясь беречь раненую руку, которая мучила его нестерпимой болью. Он стиснул зубы и двинулся по направлению к двери, и тут же поймал молодую особу, которая выбежала и буквально натолкнулась на него:

– Ваша светлость!

– Пруденс! – Осознание того, что он отыскал их, тотчас затмило боль в руке и придало уверенности голосу. – И где же, позвольте спросить, мисс Шелли?

– Там… наверху, ваша светлость. Третья дверь справа.

«Благодарю тебя, Господи». Он так боялся обнаружить ее в каком-нибудь проходном людном баре, ограбленной и уязвимой перед всевозможными мошенниками и подлецами.

Он распахнул дверь, позабыв обо всем на свете в порыве нахлынувшей злости и в то же время облегчения. Лина сидела возле окна и невидящим взглядом смотрела вниз, на дорогу и шумную улицу, но едва дверь с ударом закрылась, она обернулась.

– Квин, – слабым голосом произнесла она. На щеках ее были видны следы слез, и это разгневало его еще сильнее.

«Почему? Почему ты хочешь, чтобы я оставил тебя, если это заставляет тебя плакать? Неужели я так ужасен, что даже горькие слезы предпочтительнее моего общества?» Квин решительно отбросил в сторону шляпу и перчатки:

– Что вы, черт возьми, делаете?

– Начинаю новую жизнь, – сказала она с неожиданной невозмутимостью, которая поразила его, но очень скоро он заметил, как ее пальцы нервно перебирают складки юбки.

– Я приехал, чтобы забрать вас назад. – Решительными большими шагами он в один миг пересек комнату, схватил ее, поднял на ноги и встряхнул за плечи.

– Не делайте этого! – закричала она. – Вы же повредите руку, несчастный глупец.

– Да черт с ней, с рукой. – Его не останавливала ни безумная боль, ни даже подозрения, что, возможно, расходятся швы на ране. – Это я глупец? А как, интересно, вы бы назвали свой поступок, когда вы вот так, в одиночку, очертя голову бросились куда-то за город, в неизвестном направлении?

– Я отправилась в путь на надежном дилижансе, в сопровождении порядочной служанки, на которую можно положиться, и сейчас я нахожусь в лучшей гостинице Нориджа. Я в полной безопасности, у меня есть при себе деньги, и в вас я не нуждаюсь.

Последние слова, казалось, разнеслись по комнате гулким эхо, хотя их разделяло расстояние всего в пару шагов, и они смотрели друг на друга, не отводя взгляда, полного противоречивых чувств.

– Тогда почему вы плачете?

– Потому что я очень устала, оставила свою тетушку и только теперь начинаю постепенно осознавать, что мне больше не грозит повешение, а еще потому, что мне нужно спокойствие и уединение, а вы не даете мне ни того ни другого.

Селина стала вырываться из его рук, и он почувствовал, как разошелся шов на ране. Квин должен был освободить ее. Он понимал это, но мучился нестерпимой болью, сомнениями, желанием и жаждой… неодолимой жаждой чего-то недостижимого.

И то же самое он видел в ее глазах. Тот же вопрос и то же желание. Резким движением он притянул ее к себе, прижал к груди и алчно, грубо впился в ее чуть растворенные уста. Не отрываясь от ее губ, он склонился и поднял ее над полом, эту неловкую, запутавшуюся в складках своих юбок и собственных чувствах женщину. Он открыл внутреннюю дверь, толкнув ее плечом, положил Лину на постель и буквально упал рядом с ней.

Сковав сильными пальцами ее запястья, он удерживал ее руки над головой и, стараясь успокоить, весом своего тела лишил ее возможности двигаться и смотрел на нее, беспомощно лежащую под ним. Когда она наконец перестала сопротивляться, он оторвался от ее губ и поднял голову:

– Скажи мне, что ты меня не хочешь. Скажи, что ты не хочешь этого.

– Как можете вы заставлять меня? – Она почти срывалась на крик. – Как вы могли?

– Разве я заставил тебя? – спросил он. – Ты отлично умеешь кусаться и уже испытывала это на мне. Ты могла сказать, чтобы я остановился. Ты могла закричать. Взгляни сюда. – Он поднялся, потянув ее за собой. – Взгляни в зеркало на туалетном столике. – Два отражения смотрели на них. Его отражение было сильным, напряженным, с бледным лицом и припухшими губами, как и у нее. Она же смотрела с гладкой серебристой поверхности зеркала широко открытыми, горящими глазами и тяжело дышала, так что, когда груди ее вздымались, сквозь тонкую ткань платья отчетливо проступали острые вершинки сосков.

– Это от страха, – сказала Селина. – И от злости.

– Нет, это желание, – ответил Квин, проведя рукой по ее груди. – Вожделение.

И тут, казалось, всякое желание бороться и противиться ему у нее исчезло. Селина отвернулась от предательского зеркала, отвернулась и от него.

– Хочу я вас или нет, сейчас не имеет значения. Поверьте, никакого. Не важно и то, что для вас этот брак был бы отнюдь не самым разумным и мудрым решением. Я не хочу выходить за вас, Квин, по определенным причинам, которые касаются только меня, меня одной. Пожалуйста, – она повернулась к нему с мольбой во взгляде, и его сердце сжалось в груди, – пожалуйста, оставьте меня.