– Контролер! – вдруг очень громко крикнул врач.

Дверь тут же раскрылась, и вошел, тяжело переставляя негнущиеся толстые ноги, мордатый прапорщик-охранник с заспанными опухшими глазами. А Зарема думала, что контролеры бывают только в автобусах и поездах...

– Отведи ее в палату. На три дня я запрещаю допросы. Категорически. Пусть отлеживается. Покойников только мне здесь не хватало!

Зарема, несмотря на неуклюжую грубость его манер, на неприветливость в разговоре, почувствовала благодарность к этому военному врачу. Наверное, под этой грубостью он прячет что-то, что не хочет людям показывать.

Ее повели в палату, оказавшуюся настоящей камерой. Кровать у одной стены, в другую стену вделан столик, и рядом привинчен к полу табурет. Если захочешь пройти, чтобы размять ноги, то можешь сделать два шага до двери и два обратно. Купе в вагоне поезда – и то просторнее. Впрочем, прогуливаться она не собиралась. Она намеревалась стать сильной, но силы начали покидать ее уже на пороге палаты. Пока контролер открывал дверь, она покачнулась и прислонилась к стене, чтобы не упасть. Так кружилась голова. Но с силами собраться сумела и через порог переступила...

* * *

Утром следующего дня Зарема проснулась от присутствия света. И хотя тусклую электрическую лампочку под потолком никто не отключал, стало заметно светлее, чем вечером. Она посмотрела в грязное стекло. Утро выдалось солнечным и ярким, но за окном, метрах в трех, высилась кирпичная стена, уходящая вверх. Какое-то здание без окон. Однако и это здание не помешало понять, какая погода стоит на свободе. И очень захотелось вдохнуть глоток чистого весеннего воздуха.

Зарема смотрела в окно, пытаясь представить себе этот воздух, но ощущение показалось давно забытым и никак не приходило в тяжелую и душную атмосферу камеры, в перемешанный запах кислого пота, едкой хлорки и обжигающего йода. И в это время она услышала голоса в коридоре. Один голос она сразу узнала. Это говорил рыжеглазый. И не просто говорил, он ругался и, похоже, грозил.

– Все вопросы к врачу, товарищ капитан. Мое дело маленькое.

Вспомнилось, что вчера врач на три дня запретил допросы Заремы. Она снова с благодарностью вспомнила о грубом враче и в самом деле почувствовала, что состояние ее еще очень далеко от стабильного. В голове снова начало штормить, прибой, правда, не был таким сильным, как раньше, но совсем голову не покинул. И она легла на жесткую кровать.

* * *

От Шали до Грозного путь не ближний, и просто так в гости из одного города в другой не ходят. И вести не часто приносят, если нет экстренной надобности.

Зарема все ждала какой-то вести от тети Гали. Ей же никто не сказал, что свидания с ней запрещены. Если не сказали, то можно, наверное, кому-то и на свидание напроситься. Но разве сможет сама тетя Галя приехать? У нее работа. Хоть передала бы с кем-то весточку. Должна понимать, как ждет этого Зарема. Что там с ее письмом? Отправилось ли оно по назначению? Стоит ли ждать какой-то реакции? От этого ведь так много зависит...

Она в мыслях снова «прочитывала» то, что написали они с тетей Галей, и многое казалось неправильным, и многое хотелось бы переписать, а за некоторые места вообще было стыдно, и писать их ни в коем случае не следовало...

Но сейчас возможности переписать уже нет. И не будет. Вот только бы это дошло до адресата. Интересно, сколько вообще письма до Москвы ходят. Но это-то письмо не простое. Посмотрят на почте на адрес, сразу такое письмо впереди других пустят. Понимают, наверное, что просто так писать президенту никто не будет...

Но вести не приходили...

* * *

Три дня она отдыхала и приходила в себя после тяжелой дороги в Грозный. Видно, военный врач в самом деле попался опытный. Он знал хорошо, как дорожная трясучка может сказаться на послеоперационной голове. Она сказалась даже более основательно, чем ожидала сама Зарема. Если сразу после прибытия на новое место и даже наутро вплоть до обеда она еще чувствовала себя сносно, то после обеда на второй день у нее начались уже настоящие боли, пришедшие на смену прибою, поднялась температура. Днем приходила медсестра. Хмурая, на грубого мужика похожая и речью, и манерами. А вечером, только взглянув в лицо Зареме, медсестра вызвала врача. Пришел все тот же военный с запахом свежей водки. Должно быть, это был его всегдашний запах. Врач осматривал ее не слишком и долго. Долго только в глаза заглядывал, до боли задрав веко и рассматривая белок глаза через какую-то трубку. Потом покачал головой.

– Угробили, похоже, девку... В больницу ее везти нельзя. Надо аппаратуру заказать и сделать энцефалограмму. И... И я рапорт напишу завтра же... Пусть за нее отвечает тот, кто приказал ее сюда доставить!

Врач ушел. Мужикообразная медсестра еще некоторое время смотрела на Зарему, потом вздохнула с сочувствием, которого от нее ожидать было трудно, и тоже ушла. И до утра никто к больной не подходил.

А она почти не чувствовала своего горящего тела. Но голова, даже при сильной боли, соображала почти ясно. И она хорошо поняла и слова врача, и вздох медсестры. Сначала даже легче от этого стало. Потом вспомнился маленький глухонемой сын, о котором позаботиться совершенно некому, и она сама себе сказала: нет! Не может она смириться и уйти вот так... Нет у нее на это права...

Но болезнь свое все же пыталась взять... И всю ночь Зарема чувствовала, что лежит на мокром костре. Тело горело, но жесткая простыня была мокрая от пота. Утром вместе с врачом в палату зашел рыжеглазый.

– Предупреждаю, – сказал врач. – Я написал рапорт и полчаса назад отправил его по инстанции. Я требую привлечения вас к ответственности за превышение полномочий.

Рыжеглазый и без того выглядел виноватым.

– Я только покажу одну фотографию, и все...

Он в самом деле показал Зареме только одну фотографию. И спросил:

– Вы когда-нибудь встречались с этим человеком?

Она фотографию видела, она даже смотрела на нее и на рыжеглазого. Но ничего не ответила. Глаза Заремы были очень красными, и, должно быть, она не понимала, что видит...

– Все, – сказал врач и дыхнул на рыжеглазого свежей водкой. – Покиньте помещение, товарищ капитан. Ваше время вышло... Она ничего не понимает... Вот чего вы добились...

Басаргин не успел выполнить свое намерение. Генерал Астахов сам позвонил, помня его просьбу держать в курсе всех новостей. Он, конечно же, неоднократно слышал от полковника Баранова о способностях Александра к аналитической оценке событий. И даже знал, что при проведении конкурса на должность руководителя российского бюро интерполовского подсектора по борьбе с терроризмом капитан Басаргин именно за счет способностей к аналитическому мышлению обошел не просто всех предложенных кандидатов, но даже двух опытных полковников из «Альфы», то есть профессиональных антитеррористов. Это не могло не внушить уважения к молодому интерполовцу. Кроме того, за один день общей работы Астахов уже сам получил столько информации и дельных советов от Басаргина, что признал совместную деятельность достаточно полезной.