По правде говоря, я не очень верил в теории короля Дафу. Пока я проходил все девять кругов ада, там, в львином подземелье, он бродил вокруг, спокойный, даже томный. Иногда после моих упражнений мы все трое укладывались на лежбище, и он говорил: «Какой покой! Мне кажется, что я лечу. Попробуйте и вы». Но я к тому времени почти терял сознание и не мог взлететь.

В логове все было черного и янтарного цвета. Каменистые стены желтоватые. Такая же солома, такой же помет. Земля сероватая. Темная на хребте шкура львицы на груди становилась телесного цвета, на брюхе — белесая, а под ляжками — совсем белая, как снег в Арктике. Подушки на лапках — черные, ободки глаз — что смоль. Когда Атти раскрывала пасть, я чувствовал запах сырого мяса.

— Постарайтесь еще больше сделаться львом, — настаивал Дафу, и я старался вовсю. Он видел мои недостатки и тем не менее считал, что я делаю успехи. — Рычание у вас пока еще сдавленное. Оно и понятно, если учесть, сколько шлаков накопилось в вашем голосовом тракте.

Мне был противен собственный голос. Ромилей признавался, что слышал, как я рычу. И туземцев нельзя обвинять в том, что они считали меня учеником Дафу по черной магии. То, что он считал яростью при рычании, на самом деле было истошным воплем, подводящим итог моему жизненному пути от колыбели до Африки. Сплошь и рядом в моем рычании прорывались членораздельные слова и выражения, как то: «Господи», «Помоги», «Всемогущий, помилосердствуй», «Au secours»[20], «De profundis»[21]. Нежданно-негаданно мне приходили в голову французские слова. На этом языке я в детстве дразнил товарища из-за его сестры.

Итак, я рычал и ревел, а король, обняв львицу, смотрел на меня словно из ложи оперы. Шкура Атти заменяла шикарное платье. После таких сеансов у меня мутилось в голове и отказывались служить руки-ноги.

— Вам лучше, мистер Хендерсон?

— Лучше.

— Легче?

— Намного легче, ваше величество.

— Спокойнее?

Меня начинало трясти. К лицу приливала кровь. Я менял лежачее положение на сидячее и принимался глазеть на них двоих.

— Как у вас сейчас с эмоциями?

— Эмоций вагон и маленькая тележка, ваше величество.

— Я вижу, вы трудитесь с полной отдачей накопленных за жизнь сил. Вы все еще боитесь Атти? — добавил Дафу с сожалением.

— Предпочел бы спрыгнуть с самолета, чем общаться с ней. Кстати, во время войны я подавал рапорт о переводе в военно-воздушные войска. Даже в этих штанах я безо всякого страха бросился бы с высоты пятнадцать тысяч футов.

— Какое изысканное у вас чувство юмора, Санчо!

«У этого черного короля совершенно отсутствует то, что делает человека цивилизованным существом», — думал я.

— Вы скоро почувствуете, что это значит — быть львом. Я уверен в ваших способностях. А что, прежнее «я» сопротивляется?

— Еще как! Я чувствую прежнее «я» куда сильнее, чем раньше. Всю дорогу чувствую. Оно меня клещами держит. Иногда мне кажется, я тащу на плечах груз весом фунтов восемьсот. Например, галапагосскую черепаху.

— Случается, что перед улучшением состояния больного происходит временное ухудшение, — авторитетно заявил Дафу и принялся рассказывать о болезнях, с которыми он сталкивался, будучи студентом-практикантом. Вместо экзотического наряда, который венчала бархатная шляпа с человеческими зубами, я представил его во время больничного обхода, в белом халате.

Король обнимал львицу; ее глаза цвета овощного бульона смотрели на меня, а бакенбарды напоминали сколки алмазного камня. У Атти был скверный характер. Одному Богу ведомо, что может сотворить зверь со скверным характером.

Вот почему, поднявшись из логова, я чувствовал, будто нахожусь на пустыре под палящим солнцем среди камней и красных цветов без запаха.

Сегодня прислужницы Хорко уже поставили складывающийся стол под большой зонт и начали подавать завтрак, но я пошел полежать и отдышаться.

«Ну что ж, — думал я, — наверное, у каждого есть своя Африка. Если человек моряк, то его Африка — это бушующий океан».

То есть я хотел этим сказать, что если я сам бешеный, то и Африка у меня бешеная. Это, однако, не означало, что мир существует для меня одного. Нет, я верил в реальность. Это общеизвестный факт.

С каждым днем я все больше и больше убеждался, что все знают, где я провожу утро, и потому с опаской сторонятся меня. Может быть, король рассчитывал, что я помогу ему бросить вызов Бунаму и запретить все религиозные действа. Я старался объяснить по крайней мере Ромилею, что мы с Дафу не замышляем зла.

«Слушай сюда, приятель, просто этот король — сложная, богатая натура. Он вернулся сюда после учения не для того, чтобы полагаться на милосердие жен. Он сделал это в надежде осчастливить целый свет. Временами он совершает необдуманные поступки. Люди думают, что он действует по определенной программе, и потому восстают против него. Лично мне он ущерба не наносит. Я неважно выгляжу, потому что плохо себя чувствую».

— Нет упрека, господин.

— Пойми меня правильно. Человечеству нужны такие люди. Благодаря им совершаются перемены к лучшему. Если ничего не меняется, то и жить не стоит.

— Да, господин.

— Американцев считают тупым народом. Я не ура-патриот, но посмотри, что они сделали за двести лет. Приняли Конституцию, в результате Гражданской войны освободили негров, освоили Запад, построили капитализм. Все победы одержаны задолго до моего поколения. А нам досталась самая крупная проблема — научиться встречать смерть. Мы обязаны что-то сделать в этом направлении. Не обо мне идет речь. Миллионы американцев после войны восстанавливали страны и пролагали пути в будущее. Клянусь, Ромилей, такие люди, как американцы, в Индии, в Китае, в Южной Америке — везде на нашем шарике. Как раз перед поездкой в Африку я прочитал в газетах интервью преподавателя музыки по классу фортепиано из города Манси в Пенсильвании, который уехал в Бирму и стал буддийским монахом. Понимаешь, что я имею в виду? Я человек горячий. Моему поколению американцев выпало найти смысл жизни. Зачем я здесь, как ты думаешь?

— Не знаю, господин.

— Я не хотел, чтобы у меня умерла душа.

— Я методист, господин.

— Знаю-знаю. Не пытайся обратить меня в свою веру. У меня без тебя неприятностей навалом.

— Я не люблю неприятностей, господин.

— Наоборот, ты поддерживаешь меня в годину суровых испытаний. Да благословит тебя за это Господь. Если я испытал верную мужскую дружбу, то знаю, каково похоронить себя в себе самом. Этот урок я усвоил, хотя меня трудно научить чему бы то ни было. Я, в свою очередь, буду помогать Дафу, пока он не поймает Гмило. Дафу — человек широкий. Хотелось бы знать секрет, как стать таким. Посмотри, какие опасности ему угрожают! А как он лежит на своем диване! У него наверху стоит старый диван с зеленой обивкой. Его, наверное, втащили туда два слона лет сто назад. Посмотри, как ухаживают за ним женщины. Правда, рядом с ним на столике лежат два черепа, которыми играли во время обряда призывания дождя. Один череп — его отца, другой — деда. Кстати, ты женат, Ромилей?