— Сейчас иду, — сказал я. — Все хорошо.

Но Яна не поверила; встала с постели и пришла в гостиную в ночнушке; терла глаза и испуганно глядела на меня. Кот поднялся, выгнул спину и побрел к пустой миске: решил, что люди специально поднялись, чтобы его покормить; что другой причины подниматься среди ночи у них нет. Я остался сидеть на полу. Яна потрогала мне лоб:

— Точно все хорошо? Температуру мерил?

— Да все нормально с температурой, что ты в самом деле. Я чувствую, даже если всего тридцать семь.

— А в чем тогда дело?

— Не знаю. Спать не хочется. Решил вот Гуфа погладить.

— Нашел время. Тебе нехорошо? Хочешь, на кухне посидим, поболтаем.

— Не надо, я же вижу, ты спать хочешь. Пойдем.

Она продолжала смотреть с испугом.

— Ты точно от меня ничего не скрываешь?

Я замялся:

— Слушай… да нет, ерунда.

— Давай без ерунды! Начал — говори.

— Ну, ерунда же в самом-то деле. Показалось, что услышал какой-то стук. Будто в дверь стучали, вот и проснулся. Ты ничего не слышала?

— Стук? — Она нахмурилась. — Вроде нет. Но я крепко спала. Проснулась, потому что ты ходить начал, свет зажег.

— Значит, показалось. Пошли спать.

Я потушил свет в гостиной, мы вернулись в спальню и легли в кровать. Яна быстро уснула. Я продолжал слышать тихий стук. Он не прекращался. Я подумал, что не смогу уснуть под этот страшный продолжающийся звук; но не прошло и десяти минут, как задремал. Мне приснилась дверь; больше ничего не помню.

Был декабрь 2016 года — необычайно снежный для Ростова второй год подряд. Мы готовились к празднику: покупали подарки, угощение, римские свечи, хлопушки, выбрали на елочном базаре пушистую сосну, притащили ее домой и украсили. Помню, был утренник в детском саду; я снимал его на камеру. Майя рассказывала стихи, кланялась благодарным зрителям, водила хороводы вокруг Деда Мороза; Влад ездил на занятия по программированию на западный в воскресную школу при университете, лениво просыпался рано утром и засыпал поздно, не в силах оторваться от компьютера, был нетороплив и последователен в своей лени; Яна совсем замоталась в школе — последние дни перед зимними каникулами тяжелые.

Мне снилась тварь — почти каждую ночь. Я просыпался, едва сдерживаясь, чтоб не завопить. Я боялся подняться среди ночи: в темноте квартиры меня кто-то поджидал. Я слышал стук; кто-то стучал в квартире каждую ночь иногда тише, иногда громче, непонятно было, где именно стучат; звук слышал только я. Я решил, что этот стук у меня в голове. И черная тварь у меня в голове. И самое страшное: эта дрянь охотится на моих детей. Протягивает к ним лапы, щерится, глядя на их спящие лица; дразнит меня. Черная тварь у меня в голове хочет сожрать моих детей. Я говорил себе: это психоз. Это галлюцинации.

Днем мы с детьми в преддверии Нового года устраивали конкурсы; это придумала Яна, сначала мы боялись, что ничего не выйдет, дети заскучают, но им пришлось по душе, они втянулись, даже Влад участвовал, он этого не показывал, но видно было, что ему нравится. Майя полюбила забираться ко мне в кресло, чтоб попросить: папа, давай посмотрим смешные видео про котов. Я открывал ютуб, находил видео с котами, их там тысячи, Майя хохотала, наблюдая, как коты прыгают, падают с мебели, гоняются за собственной тенью, залезают в коробки, банки, носятся за игрушками, ныряют в бассейн, она хлопала в ладоши и говорила: папа, смотри, они прямо как наш Гуфик!

Ночью я встаю и ищу источник стука, не может быть, чтобы мне казалось, может, он слишком тихий и никто не слышит, может, он существует на самом деле, но так страшно разбудить Яну и спросить, потому что я знаю ответ, я уже спрашивал ее, и она не слышит, а я слышу, я вижу тени, в тенях прячется тварь, она маленькая и большая, худая и толстая, она следит за мной и хочет добраться до моих детей, эта тварь в моей голове; пусть я сошел с ума, но она есть, она опасна, и она как-то связана со шкатулкой. Раньше она никак с ней не была связана, но я принес шкатулку из бомбоубежища, и эта тварь пробралась внутрь, ей там удобно, поэтому она не появлялась, когда шкатулка пропала из квартиры, а теперь снова возникла, потому что шкатулка стоит в кладовке рядом с коробкой настольной игры «Особняки безумия», я подхожу к кладовке, тут темно, я чувствую, что тварь где-то рядом, в этой темноте, я на ощупь беру шкатулку и уношу ее на кухню, конечно, сначала включаю там свет, потому что темнота пугает меня как в детстве, я ставлю шкатулку на стол, открываю и высыпаю шарики на стол, пересчитываю их, как всегда тридцать девять, значит ли это число хоть что-то или ничего не значит, может, это мой возраст, тридцать девять лет, может, я тогда умру, а может, и нет, может, это ерунда на постном масле, обычные стеклянные шарики в деревянной шкатулке, я засыпаю их обратно и слышу стук, он не прекращается, иногда я забываю о нем, привыкаю и как будто не слышу, но он есть, есть, я захлопываю шкатулку и думаю, а что если просто выкинуть шкатулку, если тварь живет в ней, то мне достаточно избавиться от нее, отвезти подальше, за город, да или просто в контейнер бросить, не обязательно увозить далеко, шкатулка была на расстоянии меньше километра от дома, и тварь не появлялась, но стоит ли это делать, ведь тварь сказала, что мне нужно что-то, что сожрет меня изнутри, что у меня есть выбор: она может жрать меня, а может жрать и рак, ведь когда опухоль возвращается, тварь исчезает, что если тварь исчезнет совсем, вернется ли тогда рак, будет ли новый рецидив, с которым я не справлюсь, ведь если что-то обязательно должно жрать меня изнутри, ведь если это обязательно, то надо терпеть этот стук, эту тварь, эти голоса в голове, к этому можно привыкнуть, это не рак, от этого не умирают, но ведь тварь охотится за детьми, может она им что-то сделать или нет, это страшно, вдруг она хочет навредить моим детям, конечно, если она не существует, если ее на самом деле нет, то это все ерунда, но если черная тварь размером с колесо обозрения — это я, который жрет себя изнутри, могу ли я навредить своим детям?

Я сижу, схватившись за голову, и слышу стук.

Днем мы с Майей и Яной берем санки и идем в рощу, Майя катается на санках с горки, хохочет от радости, обнимает меня, Яну, падает спиной в снег и рисует в снегу снежных ангелов, играет в снежки с другими детьми, смеется, когда снежок попадает ей в лицо, подбегает, папа, вытри снег, а то холодно, я говорю, ну что же ты, аккуратнее, а Майя уже тащит ко мне санки и кричит, она не может говорить тихо в этот прекрасный снежный день, она кричит, чтоб ее слышали все, другие дети, верхушки деревьев, белое молоко неба: папа, ты толкни санки посильнее, очень-очень сильно, я хочу ехать быстро-быстро, чтоб снег летел высоко-высоко, папа, ты понял, как надо толкнуть санки, пожалуйста, папа, и я говорю: конечно, солнышко, я понял, я именно так и толкну санки, готова, ну-ка, держись покрепче, и я толкаю санки, и Майя летит на санках вниз в бесконечных клубах сверкающего снега и кричит а-а-а-а, и она абсолютно, совершенно, безостановочно счастлива.

Одно из самых ярких моих воспоминаний — это как папа паяет, а я сижу рядом на диване и слежу за тем, как он работает; пахнет сосновой канифолью. В комнате темно, включена настольная лампа, и в пятне белого света закреплена телевизионная плата; папа чинит телевизор. Сам телевизор внизу, советский цветной аппарат «Березка». На столе спичечные коробки, подписанные авторучкой; внутри резисторы, конденсаторы разных номиналов и так далее. На носу у папы очки; он всегда надевает их, когда работает или читает. Не переставая паять, он рассказывает мне о том, что в мире уже есть такие специальные приставки к телевизору, чтоб играть, например, в электронный хоккей; он говорит, ты же любишь играть в настольный хоккей, который я тебе подарил, а это будет такой же, только на экране телевизора, и я хочу сделать себе такую приставку; мне странно поверить, что на нашем телевизоре можно смотреть что-то кроме трех телевизионных каналов, первого, второго и образовательного, и уж тем более играть, но я верю отцу безоговорочно; папа рассказывает об исследовании Арктики, он прочел в «Науке и жизни» новую статью на эту тему и пытается пересказать ее мне так, чтоб я понял, потом он переходит к своей любимой теме, к космосу, он говорит о газовых гигантах Юпитере и Сатурне, о бесконечном космосе, о том, что скоро, может быть даже через десять лет, люди полетят на Марс, а оттуда недалеко будет и до других планет Солнечной системы, он просит меня перечислить все планеты Солнечной системы в порядке их удаления от Солнца, и я перечисляю: Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун, Плутон, тогда Плутон еще считался полноценной планетой, и папа говорит: молодец, и я доволен, что справился с этим заданием, мне всего три или около того, и для меня важно — помнить названия планет, потому что так сказал папа и потому что это важно, знать, что находится в бесконечном космосе у нас над головами, ведь люди однажды полетят на Марс, и дальше, и еще дальше, а какая ближайшая звезда к Солнечной системе, спрашивает папа, и я говорю Проксима Центавра, правильно, говорит папа, ты молодец, и это наивысшая похвала для меня; я смотрю в окно и вижу звезды, добрая, теплая тьма и тысячи горячих шариков, я уже знаю, что эти шарики на самом деле очень большие, больше дома, больше города Новочеркасска, в котором я живу, больше Земли, а некоторые даже больше Солнца; все это рассказал мне мой папа, и я очень горд, что он мне доверился, как будто то, что он мне рассказывает, большая прекрасная тайна.