В ответ Крабель обернулся явно в растерянности, чуть ниже наклонил голову и заглянул под танк. Он ничего не знал. Ему казалось, что они стоят здесь вот уже несколько часов, обсуждая, что им делать, и с каждой минутой стоять становится все труднее по мере того, как в окоп заглядывает жестокое, палящее солнце.

Другие начали двигаться; безмолвный крик о помощи на лицах мертвецов сменялся выражением растерянности, словно они ждали ее и не могли дождаться от Шрадера, да что там, от любого. Шрадер теперь с трудом понимал, чего они хотят. Голова лежала сама по себе посреди обугленной грязи и о чем-то молча умоляла его — следила за ним взглядом, пока не устала и не сомкнула веки. И тем не менее во сне все это было не столь ужасно, даже если во сне он все помнил, причем предельно четко, что точно так же было и в тот день.

Осень принесла с собой новые опасения.

Обычно на то имелись причины. Стоит погоде улучшиться, как жди нападения, ухудшиться — значит, предстоит воевать в грязи. Но и само по себе изменение погодных условий пробуждало в солдатских душах тоску, которую они замечали в себе и пытались преодолеть, кто стоически, кто превозмогая себя, тоску, которая, похоже, ощущалась еще острее из-за отупляющего однообразия окопной жизни и — иногда — гибели товарищей.

Эта тоска и переросла в дурные предчувствия. Погода изменилась, и облака как будто хотели сказать: и что теперь? Что теперь? Что дальше? Хотя чаще всего ничего не происходило. Они по-прежнему сидели все в тех же окопах рядом с Великими Луками, сидели вот уже почти год. Однако любые изменения влекли за собой что-то новое в них самих, навевали воспоминания о том, что было раньше… в той, нормальной жизни, если можно так выразиться.

Во второй половине августа зачастили дожди, что вряд ли кого-то обрадовало, скорее напомнило о том, что надо ждать других, куда более сильных дождей, что начнутся осенью, а то, что так будет, они знали по опыту предыдущего года. Поначалу дожди даже принесли с собой облегчение от палящего солнца, когда уже почти не было сил терпеть бесконечные летние дни, когда солнце заглядывало к ним в окопы, солнце, от которого не было спасения, лишь однообразная, отупляющая жара, которая обнажала все их подспудные страхи. Они находились в огромной стране, в которой порой даже не видно горизонта. Это объяснялось тем, что они сидели на дне глубоких окопов. Если встать в них во весь рост, — было в этом нечто тревожащее, — то увидишь над головой все ту же узкую полоску неба, и так час за часом, день за днем.

Солдатам не всегда нужна крыша над головой, и поначалу дожди не мешали им спать в окопах. Однако здешняя погода знает только крайности. На смену коротким, освежающим дождям пришли другие дожди. Это были ливни, продолжавшиеся по нескольку дней подряд. Вскоре окопы превратились в омерзительные, заполненные грязной жижей канавы. И эта вечная сырость и грязь были, однако, не так страшны, как отупение от бесконечной летней жары. Хотя и приходилось терпеть неудобства, но делать это было почему-то довольно легко. Если чего и хотелось, то лишь одного: чтобы этой непролазной грязи поскорее наступил конец.

Они весело морщили лица, зная, что дождь и грязь, по крайней мере, означают перерыв в боях.

К сожалению, впереди их не ждало ничего другого, кроме долгих месяцев дождей и грязи, потому что такова осень в этой стране. Эх, им бы небольшую, но яростную атаку по сухой земле! Уж если получить пулю, то в сухую погоду. Потому что после дождей их еще ждет зима.

Так что солдаты сами толком не знали, чего им хочется, потому что в любом случае, чего бы им ни хотелось, надеяться на то, что они это получат, не стоило, а ощущение собственного бессилия лишь усугубляло тоску.

На несколько недель в сентябре установилась солнечная погода, и грязь слегка подсохла. Ночи стали заметно длиннее — опять-таки своего рода спасение от бесконечного неба.

Правда теперь уже почти не осталось сомнений, что наступление все-таки будет. Они чувствовали, как с каждым днем постепенно напрягаются нервы. Живя в подвешенном состоянии, они могли при желании спорить о чем угодно, причем один и тот же человек в один день мог занимать одну сторону в споре, а назавтра уже другую, потому что никто уже толком не знал, во что верит. Эх, хотя бы на недельку домой! Вот только когда им дадут отпуск, да и дадут ли вообще?

Кстати, о чем не было причин спорить, так по этому поводу, потому что здесь все были единодушны. Вот почему если они и обсуждали, то совершенно посторонние вещи. Обсуждали с жаром, как будто те для них что-то значили, а они сами в них разбирались. Некоторых однообразие их бытия довело до того, что сама мысль о том, чтобы перейти куда-то еще, уже не казалась такой уж плохой, она даже пересиливала живший подспудно в их душах страх наступления. Некоторым в буквальном смысле не сиделось на одном месте, так что наступление было в их глазах не хуже налетов и несения вахты и также ежедневного артобстрела, который в любом случае прореживал их ряды. Было в их окопном существовании нечто такое, что отупляло, затуманивало мозги, заставляло мечтать о глотке свежего воздуха. Скорей бы вырваться отсюда, пусть даже ценой смерти.

Были и такие, кто вообще оставили собственное мнение и с презрением посматривали на тех, кто пытался обсуждать реальное положение вещей. И презирая слухи, они создавали свои собственные, причем самые невероятные: мол, Манштейн высадился во Владивостоке и теперь ведет наступление вдоль Транссибирской магистрали, чтобы нанести Сталину удар с тыла. Были и те, кто, махнув на все рукой, привыкли к этой отупляющей неподвижности. Такие вообще с трудом представляли себе какие-либо перемены — впрочем, они и не слишком утруждали свое воображение и принимали участие в разговорах о том, что их ждет впереди, лишь ради того, чтобы скоротать время и заодно погреться, ни о чем не думая, несколько деньков на сентябрьском солнце, пока не наступило осеннее ненастье. Что касается презрения к слухам, то они им не отличались — по причине собственного безразличия. Единственное, что они знали точно: лучше оставаться там, где они находятся сейчас, чем стать пушечным мясом для очередного генерала, желающего покрыть себя нетленной славой.

Надо сказать, что подчас в одном и том же солдате уживались самые разные личности — в зависимости от погоды, настроения или чего-то еще. Солдаты много говорили о наступлении, и это были отнюдь не пустые разговоры. Спустя почти год бездействия на заброшенный участок фронта в болотной глухомани, где-то на едва прочерченной границе между группой армий «Север» и группой армий «Центр», начали прибывать новые подразделения. Некоторые имели в своем составе бронетехнику, и все без исключения — тяжелую артиллерию. Имя Манштейна было у всех на устах, вот только уже не в досужих разговорах, а вполне серьезно. Подумать только, сам прославленный генерал с Южного фронта, которому недавно покорился даже Севастополь! С Крымом было покончено, и теперь задействованные там дивизии были свободны и могли найти себе новое применение. Многие из них прибывали сюда, на этот богом забытый участок фронта центральной России. Солдатам крутили кинохронику — будь то в специальных палатках или сельских избах в тылу и даже в старых каменных зданиях Великих Лук. Они видели титанических размеров орудия, которые не оставили камня на камне от толстых стен домов в Севастополе. Правда, они с трудом представляли себе, как эти самые железные гиганты могут найти себе применение среди их болот. Да и по каким целям вести тут из них огонь? По болотным топям? По чахлым березам?