Тут меня еще один женатик удивил. Вадик Кравцов, из соседнего взвода. Свободный сержант. Я стоял на тумбочке, дневальным (а кем еще?), а он явился из увольнения. Молча прошел мимо меня в умывальник. Включил воду. Сунул голову под ледяную струю. Потом позвал:

– Сань, Саань!

– Чего?

– Двойня у меня родилась.

– Поздравляю.

Вадик улыбнулся блаженно:

– Вообще-то я хотел девочку.

Потом лицо его стало серьезным.

– Но не двух.

Он снова сунул голову под струю. Вынырнул. Снова серьезно посмотрел на меня. И огорошил:

– Разведусь.

– Да ты что…

– Да-да.

И порывисто вышел. Днем его вызывали к комбату, потом в штаб, в политотдел. Потом в сопровождении ротного по казарме стремительно прошагал Плуг. Я услышал обрывки фраз:

– Ну а что делать-то…

– Я ему разведусь! Выпустится он у меня, б… сержантом!

И вот теперь Игорь Синицын со своим «задолбала»… С ума они все посходили.

* * *

– И вот они могут уволить кого хочешь!

– Точно! Я сам слышал, залетчиков и распиздяев будут выгонять.

– И я слышал… Вроде как в штабе уже списки составили…

Курсанты затягиваются, пускают дымы, плюют на пол курилки и обсуждают дела. Кто-то кого-то дергает за рукав:

– Оставь.

– Самому оставили!

– Дай хоть пару тягов сделаю…

– Да на, на!

– Что там по поводу комиссии все-таки?

– Хер его знает. Никто ничего не говорит.

А на следующий день в КВАПУ высадилась ГИМО. Главная инспекция Министерства обороны. Нам сказали – такая раз в десять лет приезжает. Кранты. Везде лезут, все перетряхивают. Кафедры, штаб, батальоны наши курсантские. Что ищут? Неизвестно. Все началось с утра на плацу. Застроили училище. В полном составе. Ну а потом:

– Старшие офицеры, сорок шагов!!! Младшие офицеры, тридцать шагов!!! Прапорщики, двадцать шагов!!! Старшины и сержанты!!! Десять шагов вперед!!! Ша-го-м!!! Марщщщь!!!

Генерал из Москвы и полковники, человек сорок. Петлички черные, красные, голубые… Холеные все такие… Разбрелись по строю с блокнотиками. Сразу видно, дело им это привычное, инспектировать. А ты не с блокнотиком, ты возьми курсантское подразделение да на лыжах с ним километров семьдесят отмахай. А потом на полигон, на полевой выход… Да просто поешь бигус вонючий в нашей столовой день-два. Ага, куда там.

Вижу, как вдоль строя старших офицеров приставными шажками движется полковник-авиатор. Матерый инспектор! Да ему лет тридцать от силы. Шинелечка сидит как влитая. Весна только началась, а он уже в фуражке, на заказ шитой, огромной, неуставной. Плевать, что официально на летнюю форму одежды еще не перешли. Туфельки кукольные, тоже, видать, не со склада, а в ателье на заказ пошиты. Он останавливается у очередного преподавателя, вглядывается в лицо, сверлит взглядом, пытается вскрыть черепную коробку незримо, как консервную банку. Трескучим голосом, аж за полкилометра слышно, пытает:

– Жалобы и заявления имеются?

– Никак нет!

– …имеются?

– …нет!

Двигался он так, пока не уткнулся в одного полковника с кафедры НСС РТО. У того вроде все чин чинарем. Аккуратный, наглаженный, подтянутый. Только вот… Из-под папахи его полковничьей, сзади, свисают клочки седых волос. Ну не такие уж прямо космы, как у «Битлз», но… Есть, надо признаться, есть.

– Кру-хом!

Полковник крутнулся и замер спиной во фронт. Проверяющий скривил губы. Волосики нашего преподавателя от ветерка предательски зашевелились.

– Крууу-хом!

Делая страшные глаза, проверяющий прошипел. С каким-то, кажется, немецким акцентом:

– Щщщто этто ттакккоее?

Преподаватель смущенно пожал плечами.

– Головной убор снять!!!

Папаха, прихваченная горстью озябших пальцев, летит вниз и становится на левое предплечье полковника. Проверяющий вдруг тупит взгляд. И гораздо тише выдавливает из себя:

– Извините…

Череп у нашего полковника абсолютно лысый. Гладкий, блестящий и местами то синий, то лиловый. Он очень похож на глобус, его череп, с венами-реками и лопнувшими капиллярами – горными грядами. Сзади от уха до уха тянется успокоительная полоска седых волос. Она-то и создает иллюзию зрелой копны под папахой. Мы его так и дразним. «Кожаный затылок». Проверяющий, перед тем как отчалить, бормочет еще раз:

– Извините… Головной убор надеть…

А нас прямо с плаца заводят в казарму. Нашу группу – в Ленинскую комнату. Сейчас будут проверять, как же это мы прекрасно знаем и как чудесно выполняем Общевоинские уставы. Накануне я успел заскочить на первый курс, одолжить куртку п/ш попросторнее, моя-то ушита донельзя. И бриджи на два размера больше, чтоб выглядеть как чмо… Тфу ты, пардон, как хороший курсант. Мы сидим за партами. У бюста Ленина, за столом примостились: комбат, подполковник Тимченко, парторг батальона майор Маженов, взводный Мандрико и незнакомый полковник красноармеец, в смысле, «красноперый» – пехота. Перед ним пачка наших служебных карточек. С одной стороны каждой записаны поощрения, с другой – взыскания. Белое и черное… Проверяющий вызывает по одному, просит процитировать то Гарнизонный устав, то Внутренний, и так далее. Оценок не дает. Что-то пишет. И вот наконец все опрошены. Кроме меня. Пехотный полковник надолго замолкает, уткнувшись в бумаги. Потом произносит:

– Курсант Сладков!

Подскакиваю, как на пружине.

– Я!

– Ко мне.

– Товарищ полковник!!! Курсант Сладков!!! По вашему приказанию!!! Прибыл!!!

Мандрико и Маженов пялятся на мое «минусовское» просторное п/ш. Парторг не выдерживает и, зажав ладонью рот, громко прыскает. Комбату, вижу, не до смеха. Он смотрит в сторону, играет желваками. Полковник, слегка раскрыв рот, смотрит на меня с удивлением.

– Ааа… Скажите мне, товарищ курсант… А что такое воинская вежливость?

Ну, слава богу, не обязанности часового или дежурного по КПП! Там веками учи – не выучишь.

– Вежливость – это просто. Старший заходит – приподнимись, выходит – тоже…

Но полковник вдруг прерывает меня, кидая карандаш на бумаги.

– А впрочем… Постойте! Вот у вас в карточке столько взысканий… А поощрений почти нет. Почему?

– Эээ…

Что я ему скажу? Потому что я постоянно нарушаю, а добрых дел почти не делаю? Сам догадаться не может? Ну пехота… А полковник не унимается:

– Я тут ознакомился… Эээ… Вас характеризуют как ярого нарушителя.