С паровоза спустилось нечто обтрепанное, распоясанное, беспогонное и с волосами до плеч – это и был прапорщик Троицкий! Забавно отметить, что наши драгуны, уже сами сильно зараженные новыми идеями, все же были обижены, что нам приходится иметь дело с «таким офицером» (цитирую), и насчет последнего и его внешности послышалось немало острот. […]

г. Калуга. 8 ноября 1917 г.

Для охраны города сформирована рота, состоящая исключительно из офицеров разных полков, дисциплина в ней железная, и живут они, как простые солдаты.

Большевики всюду берут верх, лишь на Юге генерал Каледин и казаки что-то затевают. Вот бы к ним! Керенский исчез. Уже начинают поговаривать о перемирии и слышатся громкие фразы о «прекращении ненужного кровопролития».

Подвоза нет, транспорты зерна разграблены, в деревнях творится нечто неописуемое. В полку неспокойно, начинается большевизм, и очагом является 2-й эскадрон.

В армии торжествуют большевики, по-видимому, вводится выборное начало, т. е. офицеров будут выбирать делегаты, полковые или эскадронные. Придется, вероятно, перебраться или на Юг к казакам, или в татарский конный полк, где теперь наш Теймур Наврузов. Ясно, что служить в полку больше нет смысла и придется куда-то уходить. Но это не так просто, и надо действовать осторожно. […]

д. Скобровка. 6 декабря 1917 г. […]

Днем было общее собрание: прочли приказ, разбирали вопрос о категории людей, теперь часто упоминаемых в различных приказах, – о «солдатах, лишенных должности» (т. е. бывших офицерах) – скобки не мои.

Решили так: лица эти уравниваются в своих правах с прочими драгунами и несут все наряды, посылаются на все работы и пр., но «ввиду того, что в этом нет ничего унизительного» (я не вполне согласен, т. к. меня все же разжаловали в солдаты!), то будут всячески преследоваться всякие насмешки и издевательства драгун по адресу этих бывших офицеров. […]

10 декабря 1917 г.

Несу республиканскую, революционную, драгунскую службу. Драгуны все посматривают – убегу я ли нет? Но подозрения их постепенно исчезают: чищу коня, ношу ему сено, задаю зерно; вчера был дежурным по эскадрону. Присутствовал при выдаче артельщиком мяса, крупы, лука, масла, жира и хлеба. Ходил за трубачом, чтобы он сыграл сигнал к обеду и ужину.

А бывало, важно идешь на кухню, раздается команда, и люди застывают – кто с ведром, кто с котелком в руке. Подойдешь этак барином: «А ну-ка, дай мне пробу». Как это было недавно, а словно десять лет тому назад!

Только что приехал Гагарин, радостный и полный надежд. Комиссия его отпустила в трехмесячный «отпуск по болезни». Здоров он, разумеется, как бык.

Но комиссии этой все же не подвезло, третьего дня ворвалась в ее помещение банда большевиков с оружием в руках и грозила «штыками разогнать» докторов, если последние будут по-прежнему «способствовать бегству офицеров». Но как ее разогнать, если та же комиссия сотнями пускает домой и солдат, а теперь без погон кто разберет? Солдат ли? Офицер ли?

Кн. Гагарин все же уже сегодня уезжает – слава Богу, хоть один выбрался. Следующая очередь – моя. […]

г. Минск. 20 декабря 1917 г.

Скоро Рождество.

На улицах чувствуется оживление и в окнах блестят елочные украшения. Неужели кому-нибудь теперь охота украшать елку?

Только что вернулся из Скобровки, где взял оставшиеся вещи и простился с драгунами. Правда, не со всем эскадроном, а с теми, что были и остались верными, боевыми товарищами и друзьями. […]

Что творится в поездах, не поддается описанию. Полны не только вагоны, но и тендер, и паровоз, и нужники. Человеческие грозди висят на подножках вагонов, рискуя ежеминутно свалиться и размозжить себе голову.

В моем распоряжении оказалась часть подножки заднего вагона. Чемодан удалось приладить с помощью сложной комбинации ремня, вагонного фонаря и крыши вагона. На мосту меня едва не сбросило, но, в общем, если не считать слегка отмороженной ноги, доехал я до Минска благополучно. […]

Батум. 15 января 1918 г.

Вот я и дома, вот и дожил до 1918 года, и вот не знаю, стоит ли продолжать писать этот дневник, чудом вывезенный на Кавказ? Все же как-то кончить описание моих последних похождений следует. Начал писать дневник из-за войны и кончу его с концом войны: 1914–1918! Кончилась война и с ней моя «карьера» – дослужился до чина штабс-ротмистра.

Встретили Новый год в Москве, но не шампанским, а пивом. 3-го числа отбыл с Кавказского вокзала, причем пришлось прыгнуть на площадку вагона, когда состав подавали из вагонного парка; затем пришлось подкупить проводника… затем осада купе, и отбитие повторных атак товарищей… Выходы из купе лишь через окно, т. к. коридор был завален людьми и багажом. И так три дня и четыре ночи! У меня было завидное место: конура для багажа над дверью; но, правда, приходилось складываться, как перочинный ножик.

«Граница» между «ими и нами» проходила между ст. Чертково и ст. Миллерово. Первую занимают большевики, вторую казаки.

В стане товарищей шумно, к небу то и дело взлетают ракеты, и раздается истерическая стрельба. Поезд тщательно обыскивается, причем всякое оружие отбирается. Иногда в категорию оружия входят серебряные портсигары, кошельки и пр.

В казачьем стане тишина и порядок. Чувствуется уверенность в своих силах без ненужной трескотни выстрелов. Казаки тоже производят обыск, но спокойно и деловито: «Вы офицер?» – «Да». Казаки молча идут дальше, не взглянув даже на вещи. В вагонах сразу становится свободно, товарищи куда-то исчезли и можно выйти в коридор.

В Ростове полный порядок и спокойствие. На стенах вокзала объявление: «Солдаты и офицеры! Записывайтесь в Добровольческую армию!».

Дальше идет перечень условий: жалование офицера 100 рублей, солдата 30 рублей в месяц. За четыре месяца непрерывного пребывания на фронте пособие 200 рублей, за 8 месяцев больше, и т. д. За ранение единовременное пособие в 500 р. Семье убитого 1000 р. Женатым офицерам субсидия 100 р. в месяц. Дальше идет описание главных отличий Добровольческой армии: никаких комитетов, полная дисциплина. Не то что нет комитетов, а именно «никаких», это ведь большая разница, если вдуматься! Говорят, что набор идет успешно. Генералы Каледин, Алексеев и Богаевский царят на Дону. Корнилов пока особой роли не играет. Здесь же находится и Родзянко.

Говорят, что фронтовые казаки заразились большевизмом и Каледин думает распустить их по домам для «оздоровления».

У офицеров здесь погоны, на меня многие смотрят сочувственно – беглец, мол, из большевистских стран на Вольный Дон. Здесь же собирается и Батальон смерти. Оказывается, наш Дударов вовсе не был ранен и арестован в Калуге, а просто скрывался и теперь вместе с Ширяевым находится в Новочеркасске, куда стягиваются поодиночке ударники из разных углов России; много здесь и бравых, молодцеватых юнкеров.

В поезд сесть легко и после езды на подножках как-то чудесно и неправдоподобно: у каждого вагона стоит «некто» неподкупный, пускающий лишь по билетам и не знающий жалости к товарищам.