– Если вы мне не поможете, ситуация для меня сложится очень трудная.

– Да, я знаю. Что до меня, я был бы рад помочь, чем только могу.

Ага, улыбка исчезла, и тон голоса снова стал серьезным. Почему? и почему это «что до меня, я был бы рад помочь», словно он и готов бы помочь, но кто-то другой запрещает ему это делать. Гаваллан? Может ли быть так, что он знает, что Гаваллан, из-за Дома Струан, не стал бы нам помогать?

Касиги долгое время сопоставлял и комбинировал факты и предположения, но удовлетворительного ответа так и не нашел. Тогда он использовал одну уловку, почти беспроигрышно срабатывавшую с иностранцами вроде этого.

– Мой друг, – произнес он, используя свои самые искренние интонации, – я вижу, что что-то не так, пожалуйста, скажите мне, в чем дело? – Увидев, что лицо Скраггера стало еще более серьезным, он нанес завершающий удар: – Мне вы можете сказать. Вы можете доверять мне, я действительно ваш друг.

– Да… да, я знаю, старина.

Касиги смотрел на Скраггера и ждал, наблюдая, как рыба бьется на крючке, натягивая леску, такую тонкую и такую прочную, которая тянулась назад к сломанной лопасти винта, рукопожатию, разделенной опасности на борту «Рикумару», разделенной военной службе и общему преклонению перед павшими товарищами. Так много нас погибло, таких молодых. Да, подумал он с внезапной злостью, но если бы у нас была хотя бы десятая доля их самолетов, их оружия, их кораблей и двадцатая доля их нефти и сырья, мы были бы непобедимы, и императору никогда бы не пришлось заканчивать войну так, как это он сделал. Мы были бы непобедимы – если бы не бомба, не две бомбы. Пусть все боги терзают бесконечно долго тех, кто изобрел эту бомбу, сломившую его волю, которая возобладала над нашей.

– В чем дело?

– Я… э-э… не могу вам сказать, пока что. Извините.

В сознании Касиги замигали красные лампочки – опасность.

– Почему, мой друг? Уверяю вас, вы можете мне доверять, – произнес он успокоительно.

– Да… да, но это не одного меня касается. В Эль-Шаргазе, завтра, потерпите, хорошо?

– Если это настолько важно, мне следует знать об этом сейчас, не правда ли? – Касиги снова подождал. Он знал цену ожидания и молчания в подобные моменты. Нет нужды напоминать собеседнику его собственные слова «я ваш должник дважды». Пока что.

Скраггер вспоминал. В Бендер-Деламе Касиги спас мне чертову жизнь, в этом можно не сомневаться. На борту корабля у Сирри он доказал, что не трус, и сегодня проявил себя как верный друг, ему совсем не нужно было вешать себе на шею все эти заботы и действовать так быстро, он мог заняться этим и завтра, и послезавтра, для него это было не важно.

Его глаза скользили по панели приборов и по картине за окном кабины, не отмечая никакой опасности ни внутри, ни снаружи; Киш скоро появится по правому борту. Он искоса посмотрел на Касиги, тот смотрел прямо перед собой – сильное, красивое лицо, чуть нахмуренное. Черт, старина, если ты не выполнишь свою часть уговора, Затаки, скорей всего, слетит с катушек! Но ее ты выполнить никак не можешь. Никак, старина, и мне так тяжело видеть, как ты просто сидишь тут, даже не напоминая мне о том, что я твой должник.

– Киш, говорит HST. Иду на траверзе Киша, высота триста.

– Киш. Держитесь на трехстах. У вас по курсу два борта направлением на восток, высота три тысячи.

– Вижу их. – Это были истребители. Он показал на них Касиги, который их не заметил. – F14-e, вероятно, с базы в Бендер-Аббасе, – сказал он. Касиги не ответил, лишь кивнул, и от этого Скраггеру стало еще хуже. Минуты тянулись. Под ровный гул двигателей они летели дальше.

Потом Скраггер принял решение, ненавидя себя за него.

– Извините, – хмуро бросил он, – но вам придется подождать до Эль-Шаргаза. Энди Гаваллан сможет помочь, я не могу.

– Он сможет помочь? В чем? Как? В чем проблема?

Помолчав, Скраггер произнес:

– Если кто и сможет помочь, так это он. Давайте на этом и остановимся, дружище.

Касиги услышал окончательность ответа, но отбросил ее и решил какое-то время выждать; мозг его гудел от новых сигналов тревоги. То, что Скраггер не угодил в его ловушку и не рассказал ему свой секрет, заставило его уважать пилота еще больше. Только это его не извиняет, думал Касиги, чувствуя, как в нем закипает ярость. Он сказал мне достаточно, чтобы меня предупредить, теперь мое дело выведать все остальное. Значит, Гаваллан – ключ ко всему? К чему?

Касиги показалось, что его голова сейчас взорвется. Ведь я же пообещал этому сумасшедшему Затаки, что мы немедленно возобновим работы, так? Как смеют эти люди ставить под угрозу весь наш проект – наш национальный проект. Без вертолетов мы начать не сможем! Это равносильно предательству интересов Японии! Что у них на уме?

Огромным усилием он сохранил невозмутимое выражение лица.

– Я непременно встречусь с Гавалланом как можно быстрее, и будем надеяться, что вы сможете возглавить наше новое предприятие, а?

– Как Энди Гаваллан скажет, так и будет, ему решать.

Не будь столь уверен, думал Касиги, потому что, как бы все ни сложилось, вертолеты у меня будут – ваши ли, «Герни», мне плевать чьи. Но клянусь своими предками-самураями, проект «Иран-Тода» не будет подвергаться дальнейшей опасности! Не будет! И я не буду!

Тебриз. Дворец хана. 10.50. Азадэ последовала за Ахмедом в обставленную на западный манер комнату и подошла к кровати под балдахином на четырех столбах; теперь, когда она снова оказалась в этих стенах, она почувствовала, как липкий страх снова пополз по коже. Рядом с постелью сидела медсестра в белом накрахмаленном халате, на коленях у нее лежала открытая книга, и она с любопытством смотрела на них сквозь свои очки. Тяжелые, отдающие плесенью парчовые шторы закрывали окна, чтобы не было сквозняка. Свет был приглушен. В воздухе висел тяжелый запах старого человека.

Глаза хана были закрыты, лицо – бледным, дыхание – затрудненным, к правой руке была подсоединена капельница с физраствором, подвешенная на стойке у кровати. В кресле рядом полудремала Айша, крошечная, свернувшаяся калачиком; ее волосы были растрепаны, глаза припухли от слез. Азадэ робко улыбнулась ей, жалея ее, потом обратилась к медсестре голосом, совсем не похожим на ее собственный:

– Как состояние его высочества, пожалуйста?

– Достаточно хорошее. Но его ни в коем случае нельзя волновать или тревожить, – тихо ответила медсестра на неуверенном турецком. Азадэ посмотрела на нее внимательнее и увидела, что она европейка лет пятидесяти с небольшим, с крашеными темными волосами и красным крестом на рукаве.

– О, вы англичанка или француженка?

– Шотландка, – с явным облегчением ответила женщина по-английски, ее акцент был едва заметен. Она говорила тихо, постоянно поглядывая на хана. – Я сестра Бэйн из больницы Тебриза, и больной чувствует себя настолько хорошо, насколько можно ожидать в его состоянии, особенно учитывая, что он не делает того, что ему говорят. А вы кто такая, извините?