Старшина до сих пор не понимал, как его в крепости обломали: перестал он собой любоваться и ради себя, любимого, жить. Нет, гордость и амбиции настоящего мастера никуда не делись, да и смирения не шибко прибавилось, а вот о будущем он крепко стал задумываться. И о жизни своей. И о том, зачем живет. И что будет, когда помрёт?

Кто о нём вспомнит? Дружки-приятели? Кому морду бил да с кем блудил и в какой канаве в обмоченных портах валялся? Хороша память! Да и та быстро пройдет.

Долго бродила в голове мастера та каша – вот и выбродила. Понял раб божий Кондратий, что самый верный путь в вечность, в бессмертие – это дети и внуки…

Ещё по-летнему серые сумерки опускались на Михайлов Городок. Размещённые, успокоенные и накормленные беженцы утихли. Наверняка многие из них маялись без сна в тревоге за близких, да и постоянным жителям Михайлова Городка было не до отдыха. Кто стоял на страже, кто хлопотал по хозяйству, кто лишний раз приводил в порядок оружие… Вот и плотницкий старшина Кондратий Сучок стоял на заборолах возле крепостных ворот.

Нет, не служба выгнала свежеиспечённого воинского начальника туда, хоть и сказал мастер Филимону, что пойдёт посты проверять. Отставной полусотник в ответ только забористо выругался и посоветовал «не скакать блохой наскипидаренной, а дрыхнуть, пока можно». Вот только не получалось у Сучка. Никак. Оттого и стоял раб божий Кондратий на заборолах наедине со своими мыслями…

«Вот оно как поворачивается… Нежданно-негаданно дом себе нашёл. Пора, наверное, настала. Ведь без малого два десятка лет промеж двор шатался – сколько ж можно?

Бывает же! Ехал сюда – как в поруб лез! Думал, всё, Кондрат, отплясал своё: быть тебе до скончания дней горемыкой-закупом да по воле хозяйской жить… Да ладно мне – ведь и всю артель в кабалу навечно… Где ж такой долг отработать? Вольными бы отработали, а на хозяина горбатиться – шиш! Хозяин такой прибыток никогда не упустит и о цене сам договариваться станет – хоть топись, хоть волком вой… А тут на тебе! Подобрали, дело указали… Правда, дорогой ценой оно далось – по жёрдочке прошел. И прошел ли? Но такие подарки судьба даром не дает – отрабатывать придется. За то, что глаза мне, дурню, открыли, за надежду…

Да, надежду тут дали! И не только на волю! Дом у меня теперь тут, и у моих тоже! Вот семьи артельным привезут и заживём слободой… На службу нас поверстали! И кто? Сопляк ведь – борода не пробилась, а меня насквозь понял! Я не понял, а он понял! Путь на волю указал, стезю определил… Дело и дом мне дал – вот что главное!

Дом… Слово-то какое! Это когда ж он у меня был? Да никогда! С Софьей-покойницей от батюшки выделиться не успели, а потом все по чужим углам! Да, у родни, только всё равно не хозяин… И дитя своё на руках не держал…

Ну ничего – теперь будет! Всё будет: и дом, и жена своя в своём дому, и детки! Никуда ты, Алёнушка, теперь не денешься – пойдёшь под венец! Только сохрани её, Господи! Пригляди за ней, раз мне не позволил! Отведи беду от неё!»

В темнеющем небе появились первые звёзды, на лугу затарахтел козодой, в лощинах начал собираться туман – природа не обращала внимания на неугомонных людей и их извечное желание сойтись в смертельной схватке с себе подобными. Хотя, если задуматься, чем люди отличаются от прочих косматых, пернатых и чешуйчатых тварей, что увлечённо жрали друг друга под покровом опускающейся ночи? Может, тем, что люди научились убивать не только ради пропитания?

«И чего тем ляхам дома не сидится? Землю бы пахали, дома строили, железо ковали, детей растили, как люди… Так нет, неймётся! Не хотят сами хрип рвать, зато чужим горбом нажитое отнять – всегда пожалуйста. А вот хрен им суковатый, поперёк себя волосатый! Не дам! Сдохну, а не дам! И наши, михайловские, не дадут! И ратнинские тоже!»

– Послушивай! – затянул караульный на башне. – Послушивай! – отозвался ему другой.

За спиной послышались чьи-то мягкие шаги.

«О, вот и ратнинские! Десятник тех парней – воинских учеников, что обоз с бабами охраняли, как его, Веденя. Странно, они там, в Ратном, всех христианскими именами зовут, а тут не поймёшь, то ли родовое, то ли прозвище… А он повеселел, по первости-то, как только в крепость въехал, рожа у него была – краше в домовину кладут… Что ему Филимон сказал, интересно?»

– Не спится, десятник? – Старшине внезапно захотелось поговорить.

– Не спится, дядька Сучок, – отрок от уважительного «десятник» несколько смутился.

– Вот и мне… – Плотницкий старшина сглотнул. – Что там в Ратном?

– К бою готовятся. Все, – парень дёрнул щекой. – И сотня, и ваши – михайловские, и погостные, даже бабы с детишками! Ероха со своими глуздырями и тот!..

– А тебя с десятком сюда?

«И чего я с ним, как с равным? А, да пошло оно всё! Хочу и говорю! Может, нам вместе ратиться, а железо всех равняет…»

– Да… – отрок тронул рукоять кинжала, – сюда… Некому, говорят, больше – мы уже в бою побывали, но всё равно обидно! Бабы остались, а мы! Дядька Филимон говорил, что мы уже сами воевать способны, а михайловским присмотр нужен… Лестно, да всё равно на душе погано – батька у меня там, мать, сёстры…

– Вот и я здесь, а не там! – Сучок вздохнул. – Наши воевать пошли, а меня не пустили. Говорят – здесь нужен! Будь моя воля – тоже бы в Ратном был!

Со стороны девичьих светёлок раздался полный муки крик роженицы. Среди беженок баб на сносях оказался чуть не десяток, и всем, то ли от тряской дороги, то ли от выпавших на их долю переживаний приспичило рожать прямо сейчас. Сучок и Веденя переглянулись. Плотницкий старшина заметил, что парень слегка побледнел.

– Да что ж оно… – начал было Веденя, но закончить фразу не успел.

– Чего раскудахтались, десятники? – Филимон появился неожиданно. – Одного не пустили, другого услали! Бабы и то лучше вас службу понимают! Ещё слезу пустите тут оба! Старый да малый – слушать противно!

Крепко побитый жизнью плотницкий старшина и только вступающий в жизнь парень вытянулись в струнку и с недоумением взирали на старого воина, пытаясь понять, что же так разгневало спокойного и выдержанного наставника? Подумаешь, о наболевшем заговорили да на жизнь друг другу пожаловались – что тут такого? Может, завтра бой, а в бою всяко бывает, так почему бы и не облегчить душу?

– Вижу, зря я перед вами козликом скакал, не поняли вы не хрена, – отставной полусотник в сердцах сплюнул через бойницу. – Ну так внимайте – самыми простыми словами расскажу! Слышите меня?

– Так точно, господин наставник! Да, дядька Филимон! – два возгласа слились в один.

– Говорите «была б ваша воля»? – Старый воин пристально посмотрел в глаза сначала Сучку, потом Ведене. – Ладно, ты, парень, молод ещё, а ты, Кондрат, мог и догадаться… Нет её больше, вашей воли! И у меня нет, и у десятников, и у сотников. Да и у князей с воеводами тоже. Как на воинскую стезю встал, всё – не принадлежишь ты себе больше! Только так! Иначе не стоять войску! Когда люди воинские по своим хотелкам поступать станут, то всем смерть! Поняли меня?!