Он сунул ему под нос свое запястье, на котором остались следы царапин после драки в сарае.

Служащий и офицер посмотрели на раны, переглянулись. Офицер кивнул — и печать, опущенная в чернила, со стуком плюхнулась на пергамент.

— Иди в ту дверь слева, вон в ту, низкую. Лестница там всего одна. — Офицер еще раз перекрестился и добавил: — Но не задерживайтесь там долго, капитан. Бросайте ее и уходите. И да хранит вас Христос!

— Аминь, дружище. Я задержусь там только для того, чтобы исполнить мой святой долг, не больше. — Хакон улыбнулся «собрату» и лягнул фигуру, лежащую возле его ног. — Пошли, вавилонская блудница! Ступай к своей судьбе!

Поднимаясь, Эрик пытался поправить шаль, закрывавшую ему голову. Она немного сползла, но оба тюремщика отвернулись: помня предостережение, они предпочли устремить взгляды на семьи еретиков, бурлящие позади него. Хакон подтолкнул парня в спину.

— Нам везет, — прошептал отец Эрику, пока они поднимались по ступенькам к двери.

— Неужели обязательно было меня пинать, чтобы тебе поверили? — прошипел Эрик.

— Наверное, нет. Но почему я должен был отказать себе в этом удовольствии?

Оказавшись у двери, Хакон поднес пергамент к решетке в двери. Засовы были отодвинуты — и оба ступили в полумрак.

* * *

Мария Фуггер ждала, сжимая кость в правой руке. Пальцами левой она снова и снова пробовала кривой заостренный конец. Она порезалась… когда именно? Час назад? День назад? Это не имело значения. То было мгновение, когда она отведала собственной крови — и получила от этого удовольствие. Ей понравилось тепло и железистый привкус. Ей хотелось порезать себя еще раз, в таком месте, где кровь будет течь обильнее и дольше. Ее собственная кровь была первой пищей, первой влагой, которая коснулась ее губ за… за сколько же времени? За три дня? За неделю? Она проголодалась — ей необходимо было поесть. Если она не поест, то заснет, а если она заснет, то уже никогда не проснется. В этом нет сомнений. Однако потом Марии пришло в голову, что одной только крови, какой бы солоновато-вкусной она ни была, хватит ненадолго. Запас крови не бесконечен. Однако поблизости есть другая кровь — бесконечные запасы. Если только действовать с умом.

Мария слышала, как они двигаются, слышала, как они принюхиваются. Она ощущала нежнейшие прикосновения усиков к своему лицу, она снова и снова отталкивала от себя любопытные мордочки, острые коготки. Девушке все время хотелось прогнать от себя крыс. До этой минуты. Теперь она молилась, чтобы они приблизились, — горячо молилась, ожидая добычу в своей соломенной пещерке, согнувшись над небольшим пространством, которое она перед собой расчистила. Охотница готова к охоте. Это ее царство: ведь она все-таки Фуггер, а ее семья правит в темных и тесных закоулках.

Послышались звуки. Однако не те, которых ожидала пленница, — не шебуршание или тихий писк. Вместо этого заскрежетал ключ, отодвинулись засовы, а потом… потом раздался самый чудесный звук на свете — голос любимого, выкрикивающий ее имя:

— Мария!

Силуэт Эрика возник перед нею в свете факела, который держал позади него его отец. Юношу шатало от гнилостной вони, вырвавшейся из-за открывшейся двери.

Марию уже посещали такие великолепные видения в течение того… месяца? целой жизни?., которые она провела здесь. Девушка прекрасно знала, что на их зов нельзя откликаться, потому что это заставит их исчезнуть. Если она будет лежать и молчать, то, может быть, дух скажет еще что-нибудь.

Эрик выхватил у отца факел. Хакон повернулся назад над бесчувственным телом тюремщика, распростертым у его ног, и вытащил для себя новый факел из крепления на стене. Прикрывая рты ладонями, стараясь не вдыхать вонь, навалившуюся на них, скандинавы вошли в Тартар.

Перед ними лежали горки соломы, похожие на стручки огромных растений. Эти беспорядочно разбросанные холмики исчезали в полумраке за границей светового пятна, которое не достигало ни стен, ни сводов. Там, куда оно падало, мгновенно начиналось шуршание, словно каждая пещерка была одушевленным существом, которое сжималось в комок, прячась от яркого света.

— Мария! — снова позвал Эрик, чуть не упав на двух скользких ступенях, которые вели к полу темницы.

— Мария! — отозвался мужской голос, в точности скопировав его интонацию.

Эрик стремительно повернулся в его сторону.

— Мария! — вскрикнул другой голос, женский, с противоположной стороны.

Он повернулся туда. А потом поднялись вопли: голос за голосом выкрикивали это единственное слово, оно летело со всех сторон. Отвратительная какофония все нарастала, а потом вдруг оборвалась, словно придушенная чьей-то рукой.

— Отец…

Остаток фразы утонул в шуме голосов, которые зазвучали снова:

— Отец? Отец! Отец! Отец!

Крики эхом отдавались от стен, а потом так же внезапно смолкли.

Хакон, спустившийся в камеры следом за сыном, одними губами произнес: «Я попробую».

— Друзья…

— Друзья, друзья, друзья, друзья…Вопли прокатились по подземелью, и в них ясно звучало наслаждение игрой. Эрик выругался — так бранятся тосканские крестьяне. Кто-то услышал его и повторил, и грубое слово понеслось по темнице, перемежаясь со словом «отец» и в конце концов заглушив его. Эрик собирался выругаться снова, но его отец зажал ему рот рукой.

— Свобода! — крикнул Хакон, и это слово было мгновенно подхвачено и передано дальше, нарастая все сильнее. Оно не смолкло: хотя некоторые и замолчали, кое-кто продолжал его повторять. И наконец прозвучал единственный голос, голос мужчины.

— Свобода? — произнес он вопросительно.

Как только вопрос был высказан, Хакон гаркнул:

— Вы все свободны!

Он успел произнести всю фразу прежде, чем кто-то ее подхватил и повторил. Другие в ответ принялись выкрикивать другие слова. Там, где только что было согласие, теперь царил хаос: голоса старались заглушить друг друга, они торопились быть услышанными. Пока шум нарастал, Хакон шагнул в глубь тюрьмы, пытаясь придумать, что сказать дальше. Едва он успел поставить ногу, как из соломенной груды выскочило нечто и вцепилось в него, едва не сбив с ног. Хакон опустил факел, чтобы посмотреть, что же его схватило. Это оказалось подобие руки: пять обрубков, торчащих из покрытой волдырями ладони. Однако хватка была крепкой, и, когда Хакон нагнулся, голоса вокруг него смолкли, позволив расслышать хриплый шепот, исходивший из соломы:

— Ты обещал тем, кто был лишен всего, то единственное, чего они жаждали. Но поскольку мы лишены всего, нам нечего терять. Так что берегись, если вздумал терзать нас ради собственного развлечения!

— Я открыл дверь, — отозвался Хакон. — Как только я найду ту, кого ищу, я намерен уйти. Я оставлю дверь открытой, если вы мне поможете.

Эти слова не были подхвачены. Наоборот: казалось, все обитатели этой пещеры и сами ее стены подались к нему, прислушиваясь и дожидаясь. Тишина давила, становясь невыносимой, пока сухой голос не прошептал снова: