вбежала охрана, они оттащили собаку, та все еще заливалась лаем и вырывалась из рук.

— Сука, я с тебя шкуру сдеру. Вот только доберусь, тварь такая. Скорую, вызовите скорую, врача, я истекаю кровью, и пусть его пристрелят.

Нет, я скорее сама сдеру с него шкуру, чем позволю погубить такого храброго Бани. Если бы и он Сафронов меня мог изнасиловать и ни кто бы, ни помог. За мной снова запивают дверь, оставляя одну, тру запястья, саму все еще колотит, адреналин кипит в крови. Надо умыться, взять себя в руки, они скоро приедут, я знаю, я чувствую это.

Но лишь открыв воду в ванной, смотрю на себя в зеркало, губа разбита, немного припухла, меня срывает в истерику. Зажав рот ладонью, сажусь на пол и просто реву, не в силах остановить слезы. Нет, это не из-за Сафронова и его попытки меня изнасиловать, это совсем другое.

Я так их люблю. Сразу двоих. Угрюмого Захара, что все не может отпустить свое прошлое, пошлого и насмешливого Тимура, бывшего киллера.

Люблю, но не смогу быть с ними. Все неправильно, меня купили, мы заключили сделку. Все наши эмоции друг к другу обострены ситуацией, это пройдет. Они не смогут делить меня, а я не буду стоять между ними.

ЧАСТЬ 44

Тишина давит и напрягает.

В этой вязкой субстанции слышен лишь звон приборов, шелест салфеток, монотонное тиканье часов на стене гостиной. У меня обострены чувства, я слышу все в несколько раз сильнее и чувствую острее.

Вот мужчина скребет ножом по тарелке, а кажется, что режет железом стекло, от этого мурашки бегут по коже, вот отправляет кусок мяса в рот и жует его, запивая вином.

Прикладываю пальцы к губам, меня сейчас вырвет от запаха, от вида, от всего происходящего вокруг. Дешевый спектакль, вот только понять не могу, для чего или для кого он? Для чего этот ужин за огромным столом, мясо, икра, вино?

— Почему не ешь? Очень вкусно, это отлично приготовленный стейк, люблю с кровью, в этом есть нечто первобытное.

Господи, с кровью! Кто бы сомневался, что это животное не любит такое.

— Зачем все это? Зачем вообще я здесь?

— У нас семейный ужин, но ты лихо так уделала Андрюшу, — Чернов улыбается, снова режет мясо, указывая на Сафронова столовым прибором.

— Сучка злобная, а такая милая девочка была.

— Я была милой дурой, а ты мной воспользовался, — отвечаю, даже не глядя на этого Андрюшу, переросток, ему сейчас уже сорок два года, а выглядит жалкой шестеркой, которая строит из себя невесть что.

Сафронов сидит напротив меня, ковыряется в тарелке, много пьет, на лбу испарина, а на щеке царапины от моих ногтей, Чернов во главе стола, улыбается так по-отечески, рассматривая нас как неразумных балованных детей.

Я не боюсь их.

Сафронова особенно, это тварь, падаль, которая не стоит внимания. Ему плевать на всех, кроме себя, а еще он наркоман, это видно, причем со стажем. А у него ведь есть семья, жена, даже дети, насколько я знаю. Зря, что мы не имеем права выбрать себе родителей.

Сейчас его отпускают наркотики, еще немного, и начнется ломка, уже дрожат пальцы, и сам дерганый и нервный. Я видела таких, когда подрабатывала в частной клинике по реабилитации наркоманов и алкоголиков.

— У нас нет семьи, и поэтому этот спектакль ни к чему. Мне нужен мой телефон, позвонить бабушке, пусть вернут вещи.

Смотрю в глаза моего похитителя, я уже успокоилась, привела себя в порядок, ворот платья, конечно, испорчен, да и на губе ссадина, но я это переживу.

Я не знаю, что он задумал и какой у него план, но, скорее всего, это шантаж, ему что-то нужно от Тимура и Захара.

— Ты мне все больше нравишься, нам необходимо встречаться чаще и с внучкой познакомиться, как приедет, она действительно чистый ангелочек.

— Моя дочь вас не касается, и встречаться мы больше не будем. Если честно, я устала от вас и вашего навязчивого внимания. Вы не знали обо мне двадцать пять лет, давайте продолжим дальше в таком же духе.

А вот сейчас он смотрит иначе, откладывает приборы, медленно вытирает жирные губы салфеткой, в глазах холод и интерес. Я для него любопытная зверушка.

— Хочешь честно? Хорошо, девочка, давай так. Я не знал о тебе, может, и зря, но все, что ни делается, то к лучшему. Твоя мать, скажем, не вписывалась в мои планы на жизнь в то время, но я был к ней очень неравнодушен, может быть, это даже была любовь, я не знаю.

— А вы умеете любить? — мой вопрос, полный сарказма.

— Не стоит так шутить, — мужчина меняет тон, черты лица становятся резче, взгляд — темнее. — Твоя задача — сидеть тихо и не доставлять неудобства. А если ты не будешь делать то, что я говорю, о чем, заметь, я прошу тебя по-хорошему, то твою дочку по праву кровного родства буду воспитывать я.

— Вы в своем уме?

— Я — да, а вот у тебя может случиться нервный срыв, или ты вдруг станешь наркоманкой. Если учесть круг твоего общения, то все может быть. Лишение родительских прав, вся эта бюрократическая и коррупционная суета отнимает слишком много времени, и поверь, мне не доставит удовольствия. И это все происходит с теми людьми, которые не умеют договариваться и использовать свой шанс.

Воздух разом вышел из моих легких. Кажется, кровь перестала бежать по венам, а сердце остановилось. Я так отчетливо представила картинку, как это животное забирает и воспитывает Ангелину, и она совсем забывает обо мне. По щеке катится слеза, а я все смотрю в глаза своего биологического отца и жалею, что я его дочь.

— С мамой того мальчика, Артёма, вы поступили так же? Он ваш сын, а его мать не стала жить по вашим правилам?

— Умная девочка. Ну, что ты, не плачь.

Чернов улыбается, у него так быстро меняется настроение и тон, что становится еще страшнее. Жадно глотаю ртом воздух, все это он может сделать запросто, заместитель губернатора не своими, так чужими руками ломает всем судьбы, идет по головам. Даже не знаю, кто может ему противостоять?

Сафронов, кажется, не замечает нас, что-то пишет в телефоне, ерзает на стуле. Он наглядный пример того, как можно подчинить своей воле, посадить на наркотики, пообещать власть, ведь он собрался баллотироваться в думу города.

Вокруг одни мрази.

Снова накатывает тошнота, отодвигаю нетронутое мясо, хочу выпить воды,