Для того чтобы оградить ногайцев от турецкого влияния, Потемкин и Суворов решили добиваться их переселения за Волгу или «на их старину», в Уральские степи. Время, казалось, было для этого самое подходящее. В рапорте Потемкину от 6 июля генерал-поручик наметил сроки — вторую половину августа, чтобы, расположившись на новых землях, кочевники успели за осень накосить себе сена. Почему он начал переселять ногайцев уже в июле, сказать теперь трудно. Причем случилось так, что приказ был отдан в тот самый момент, когда Потемкин прислал предписание повременить с переселением. Предписание опоздало.

В конце июля ногайцы собрались к Ейскому укреплению толпою в три-четыре тысячи казанов, то есть семей, и двинулись оттуда к Дону. Однако, отойдя от Ейска всего лишь на сто верст, сразу в нескольких местах возмутились ногайцы из джамбулуцкой орды. Одна часть их повернула на юг и неожиданно напала на пост Бутырского полка. Произошел бой, подоспели русские подкрепления; разбитые ногайцы кинулись к реке Ее и далее к Кубани, преследуемые драгунами и казаками. Многие из них погибли в камышах или утонули в реке. Другие ногайцы джамбулуцкой орды напали на сопровождавшую их воинскую команду у реки Кагальник. Они уничтожили немало соплеменников, верных России; ранен был и Муса-бей. Около семи тысяч казанов бежало за Кубань.

30 июля ногайцы освободили враждебного России султана джамбулуков Тава, который стал душою восстания. Собрав большие толпы вооруженных татар, к которым присоединились и черкесы, Тав-султан 23 августа внезапно осадил Ейское укрепление. Степь, где два месяца назад мирно пировали русские и ногайцы, стала местом ожесточенного сражения. В крепости находились жена Суворова и маленькая Наташа, сам же генерал-поручик был около Копыла. Три дня малочисленный гарнизон отражал яростный приступ. 25 августа, опасаясь появления русских войск, плохо вооруженные толпы Тав-султана ушли за Кубань.

Потемкин был сильно раздражен неожиданным оборотом дела и готов был винить во всем Суворова, указывая ему, что «тамошние народы, видя поступки с ними не соответствующие торжественным обнадеживаниям, потеряли всю к нашей стороне доверенность». Пользуясь тем, что укрепления вдоль Кубани были разрушены в 1779 году, на русские посты и мирных ногайцев нападали черкесы. За Кубанью скопились мятежные силы Тав-султана. В этих условиях, как считал Потемкин, оставалась только одна мера — поход на левый берег Кубани, чтобы раз и навсегда «пресечь такую дерзость».

Скрытый ночной марш по правой стороне Кубани, без дорог, местностью заболоченной, а отчасти лесистой, начался из урочища Ески-Копыл. В десять суток прошли едва сто тридцать верст, зато полная тайна передвижения была соблюдена. Ничего не заметили ни пикеты горцев, расставленные по другую сторону Кубани, ни сами ногайцы. 30 сентября Суворов отдал по отряду приказ, в котором указывал порядок форсирования реки и перечислял все дальнейшие действия. Труднейшая переправа закончилась к двум часам ночи, но в ногайских становищах так ничего и не узнали о близкой беде. Завершение операции не требовало большого военного искусства.

После жесточайшей сечи по обоим берегам реки Лабы было захвачено множество пленных. Ногайские мурзы в знак покорности прислали Суворову белые знамена. Надо заметить, что Потемкин далеко не был удовлетворен экспедицией и требовал репрессий. Генерал-поручик понимал лучше фаворита, насколько опасна такая политика, и уклонялся от карательных акций. В ответ на повеления о наказании неспокойных ногайцев он доносил Потемкину 27 ноября, что «долгая на них операция в глубокую осень войскам вредна», и просил отсрочки до начала будущего лета или даже до окончания жаркого времени.

Считая, что успокоение взволнованных происшедшим мирных орд гораздо важнее новых походов, Суворов по возвращении с Кубани посетил ближайшие от Ейского укрепления аулы, обласкал начальников и старшин, особенно приятельски общаясь с Мусой-беем. Этот чуть ли не столетний, но еще крепкий мурза, бывший враг русских, ставший их союзником, по словам военного историка, обладал добрым сердцем, «постоянно помогал бедным, отличался верностью своим приятелям и постоянством, ненавидел роскошь, наблюдал в своем быту замечательную чистоту и опрятность, был лихой наездник и веселый собеседник, любил хорошо покушать и порядочно выпить; вдобавок ко всему оказывал Суворову расположение, похожее на отеческую любовь». Генерал-поручик платил ему взаимностью и не упускал случая подтвердить свою дружбу. Узнав, что Муса-бей ищет себе новую жену, Суворов помог ему обзавестись молодой красивой черкешенкой. Постепенно в Кубанском крае воцарился мир. Суворов использовал каждую возможность для воспитания в своих подчиненных неприхотливости, готовности к тяготам войны. Непритязательный, скромный, он не любил и в других несогласного с порядком воинского убранства франтовства. Не терпел он также одобрительных и препоручительных писем. Однажды, собираясь осматривать посты, готовился он выехать, как явился к нему в палатку молодой придворный из Петербурга с письмами в руках. Он был в щегольском атласном кафтане, в шелковом камзоле, шелковых чулках, в башмаках с красными каблуками и золотыми пряжками. Голова его была напудрена, волосы убраны фризурами, с кошельком на затылке. Щеголь, благоухающий духами, расшаркался и с ужимками танцующего менуэт подал генералу письма от родных. Старики Быковы просили, чтобы Суворов принял под свое покровительство прибывшего из Парижа молодого человека и потрудился выгнать из него французскую дурь, сделав полезным отечеству.

—      Так это ты, Мишенька?... — сказал генерал-поручик, прочитав письма. — И не узнаешь? А я знавал тебя еще крошечным, носил на руках и батюшку твоего крепко любил. Помилуй Бог, какой же ты стал молодец! Поцелуемся, Миша. — Суворов облобызал его, тут же отскочил, оглядев еще раз с головы до ног.

—      Знаешь ли ты, Миша, что тут в письмах написано?

—      Знаю, mon général — мой генерал, — отвечал парижанин, — мне велено быть при вас несколько недель и научиться чему-нибудь.

Суворов казался совершенно довольным.

—      Хорошо! Помилуй Бог, хорошо! Мы с тобою сделаем bon voyage — хорошее путешествие. Хочешь? И сейчас же. Только смотри, сможешь ли ты?

Юноша горячо просил взять его с собою.

—      Ну хорошо, тогда пойди переоденься.

—      Нет, мой генерал! Я и так, как есть, готов ехать. Суворов обернулся к адъютанту:

—      Велите сейчас приготовить для рекрута побойчее лошадь!

Быстрый переезд, все по горам и ярам, длился сорок верст без роздыха. Молодой человек, изнемогавший от усталости и жажды, принужден был слушать в пути рассказы генерал-поручика об истории этих мест и красотах природы.

—      Мишенька! Посмотри: здесь в древности было укрепление венециян, а тут крепость, построенная татарами... Гляди-ка, Миша, жаворонок взвился к небу и как сладко поет! Вот туча перепелок, вот другая туча — скворцов! А гуси, лебеди, как их в кубанских плавнях много! И как хорошо,