забрасывая жалобными письмами Турчанинова: «Ныне чувствуя себя здесь забытым, умаление отдаленной команды, которая и вам в начале подозрительною казалась, не должен ли я давно сумневатца о колебленной милости ко мне моего покровителя? Одного его имея и невинно пишась, что мне уже тогда делать?., как стремитца к уединению, сему тихому пристанищу и в нем остатки дней моих препроводить?»

Отложив гусиное перо, Суворов перечитал написанное. А вдруг Потемкин и впрямь от него отступился? Тогда дело плохо. Затрут его придворные — розовые каблуки — и выскочки, нахватавшиеся чинов. Генерал забегал по комнате, гневно бормоча:

—      Сей поднялся за привоз знамен, тот — за привоз кукол, сей по квартирмейстерскому перелету, тот — по выходу от отца, будучи у сиськи...

Внизу хлопнула дверь. Послышался раздраженный голос жены. Суворов сбежал по лестнице.

—      Варюта? Что так рано из церкви?

Румяная, сероглазая, она готова была расплакаться от обиды. Мало того, что губернаторша Жукова не отдала ей ни одного визита, так еще и еле здоровалась.

Суворов замахал рукой.

—      И совсем ей не кланяйся! Это вицере в меня метит!

Он не сомневался, что исполнявший обязанности губернатора Жуков, или, как он именовал его, «вице-ре», подстроил новую обиду. Хотя и не считаться с ним нельзя было: Жуков был женат на родной племяннице Потемкина Анне Васильевне Энгельгард.

—      У него только куртаги на уме. Предаваться полнозлобно пляске да в карточный вист играть... Вице-ре и шут его Пиери — вот супостаты мои.

—      Завтра Михайлов день, — напомнила Варвара Ивановна. — Мы к Пиери приглашены на обед.

Командир Астраханского полка Пиери не был подчинен генерал- поручику и откровенно пресмыкался перед Жуковым. Посещения по праздникам именитых горожан превращались для Суворова в подлинную пытку, но и отказаться нельзя — до ушей светлейшего дойдет...

Привыкши обедать очень рано, в восемь-девять часов, Суворов долго сидел с Варютой в гостиной у Пиери, ожидая приглашения к столу. Голландские часы в дубовом футляре били два, били три раза, а приглашения все не было. Но вот Пиери дал знак и сам бросился к дверям. Тотчас грянул скрытый ширмою военный оркестр, не удостоивший того Суворова по его приезде.

—      Не двуклассной ли кто? — тревожно сказал Суворов жене.

—      Полно, откуда здесь быть генерал-аншефу...

Суворов подскочил к окну:

—      Ба! Вицереева карета! Тайного принимают как аншефа! — Он повернулся к слугам и сказал сдавленным от обиды голосом: — Чего ждете? Сейчас носите обед!

Когда Жуков в сопровождении Пиери показался в покоях, Суворов уже сидел за столом, пробуя блюда и отодвигая их одно за другим. Увидев вошедших, он схватился за живот:

—      Кушанье застылое, переспелое, подправное. Мочи нет, велите доктора позвать! Пары воздвигло из моего желудка в мозг.

Он дал доктору пощупать пульс, поклонился Жукову и, притворно охая, отправился домой. Садясь в возок, грустно сказал жене:

—      Благоразумно мне в собрания не ездить. Но, бывши среди десятипятнадцати тысяч солдат, могу ли я стать Тимоном-мизантропом?

Неуживчивый, самоуглубленный, склонный к неожиданным, озорным выходкам, генерал казался астраханским обывателям вздорным и смешным чудаком, к тому же оставшимся не у дел. О нем плели небылицы, припоминали и то, что передавалось недоброжелателями в Крыму. По городу из рук в руки стал ходить пасквиль, где Суворов выведен был под именем Фехт-Али-хана. Как считал полководец, сочинили пасквиль завсегдатаи куртагов у Жукова — бывший губернатор Астрахани генерал- майор И. В. Якоби, действительный статский советник М. С. Степанов и местный житель, негоциант Навруз-Али-Имангулов. До глубины души оскорбленный, Суворов метался по комнатам, изливая горечь перед близкими — Варютой и Митюшей, поручиком Горихвостовым, своим крестником и казначеем канцелярии:

—      Тот я генерал, что идет завоевать Персию? Я только хвастаю, что близко сорока лет служу непорочно. Требовал у ханов красавиц? Стыдно сказать! Кроме брачного, я не разумею, чего ради посему столько вступаюсь за мою честь. Требовал лучших персидских аргамаков? Я езжу на подъемных. Лучших уборов? Ящика для них нет. Драгоценностей? У меня множество бриллиантов из высочайших в свете ручек! Индийских парчей? Я, право, не знал, есть ли там оне...

Мнительный генерал-поручик все более утверждался в мысли, что горестное его положение в Астрахани — следствие мести Потемкина «Приказал к[нязь] Г[ригорий] Александрович] губернатору] вводить меня в ничтожество, — жалуется он Турчанинову и заканчивает свою очередную исповедь криком отчаяния: — Боже мой! Долго ли меня в таком тиранстве томить?» Надо ли говорить, как обрадован был Суворов, когда получил указ Военной коллегии «отправиться к Казанской дивизии». Впрочем, и в Казани генерал-поручик пробыл недолго. Уже в августе дивизии было приказано двинуться к Моздоку, а самому Суворову принять в урочище Кизикирмю, что у Днепра, войска от генерал-майора де Бальмена.

Суворов снова был нужен Потемкину в Крыму и на Кубани, там, где недавно он блестяще зарекомендовал себя.

Генерал-поручик уже давно следил за тем, как развивались события в Причерноморье. Несмотря на конвенцию 1779 года и официальное признание Шагин-Гирея, Турция не переставала тайно возбуждать против него крымских татар, а также горцев и ногайцев Закубанья. Осенью 1781 года проживавший в Тамани старший брат крымского хана Батырь-Гирей, ярый приверженец старинных обычаев и ревностный мусульманин, начал агитацию против Шагина среди ногайских мурз и своих сторонников в Крыму. В начале 1782 года к числу недовольных примкнул крымский муфтий, принявшийся в публичных проповедях обличать Шагина в отступничестве от Корана и подражании неверным.

Как и предполагал Суворов, знавший крутой характер Шагин-Гирея, ответные меры хана были столь жестокими, что лишь озлобили татар. Хан приказал повесить муфтия и двух знатных мурз и объявить с минаретов, что такая же участь постигнет каждого смутьяна. В ответ его родственник Махмут-Гирей поднял восстание, в котором приняли участие многие бывшие сторонники Девлет-Гирея, ранее ушедшие за Кубань и в Турцию. Восставшие захватили столицу Крымского ханства Бахчисарай. Вместе с верной ему гвардией — бишлеями Шагин бежал под защиту русских войск в Керчь. Батырь-Гирей переехал морем в Кафу и при согласии турецкого султана был провозглашен правителем всех татарских орд. Русские войска сосредоточились в Никополе, в двадцати пяти километрах от Перекопа, занятого отрядом татар.

3

Из Казани Суворов направился в Херсон к Потемкину. Он ехал по обыкновению в простой, открытой тележке вместе с поручиком Горихвостовым. Вокруг простирались недавно еще пустовавшие плодородные степи, теперь размежевывавшиеся и заселявшиеся переселенцами из внутренних областей России, казенными и помещичьими крестьянами, которых привлекало сюда десятилетнее освобождение от податей. Генерал-поручик проезжал через поселения крымских армян и греков, запорожцев, сербов, немцев-колонистов. По обилию курьерских повозок, военных пикетов и команд