Партийные задачи и народное ожесточение — все соединилось против этого несчастного бывшего владыки. Те, кто всего два месяца назад отвергли бы самую идею о каком-либо другом наказании королю, кроме низвержения, теперь были повергнуты в полное оцепенение: во время кризиса так легко утрачивается право защищать свои убеждения. Содержание железного шкафа, найденного у короля в его дворце, особенно усилило фанатизм черни и ослабило защитников короля. После 20 августа в числе бумаг короля были найдены документы, доказывавшие сношения короля с недовольными принцами, эмигрантами и Европой. В составленном по распоряжению Законодательного собрания докладе король обвинялся в намерении изменить государству и подавить революцию. Его упрекали за то, что он 16 апреля 1791 г. написал Клермонтскому епископу, что если бы он приобрел прежнюю власть, то восстановил бы прежний способ правления и возвратил бы духовенству его прежние права. Ему ставили в вину, что позже он предложил начать войну только с целью ускорить приход своих освободителей, что он находился в сношениях с людьми, писавшими ему: „Война принудит все державы соединиться против злоумышленников и злодеев, тиранизирующих Францию, с целью наказание их поставить примером для всех тех, кто пожелал бы нарушить мир в государстве… Вы можете рассчитывать на 150 000 человек пруссаков, австрийцев и вообще иностранцев и на армию из 20 000 эмигрантов“. Наконец, Людовика обвиняли в том, что, публично высказывая порицания своим братьям, он тайно одобрял их образ действия, и в том, что он вообще никогда не переставал действовать против революции.

В подтверждение всех этих обвинений появились и новые факты. В Тюильрийском дворце позади одного из стенных панно оказалось углубление, закрытое железной дверкой. Этот секретный шкаф был указан министру Ролану, и в нем были найдены новые доказательства относительно всех заговоров и интриг дворцовой партии против революции; тут были проекты усилить конституционную власть короля при помощи народных вождей и восстановить прежний порядок при помощи аристократов, планы Талона, соглашения с Мирабо, предложения Буйе, принятые во время Учредительного собрания, и некоторые планы, выработанные уже во время Законодательного собрания. Это открытие еще усилило уже существовавшее ожесточение против Людовика XVI. В Якобинском клубе бюст Мирабо был совершенно уничтожен, а в Конвенте его закрыли занавеской.

В Собрании был возбужден вопрос о процессе несчастного государя, но в сущности, раз он был уже свергнут с престола, он не мог быть даже преследуем. Не существовало и судилища, которое бы было компетентно произнести над ним приговор. Не было и наказания, которому бы его можно было подвергнуть. Конвенту, чтобы создать внешнюю законность для обвинения короля, поэтому пришлось прибегнуть к ложному толкованию права неприкосновенности, которым пользовался Людовик XVI. Громадная ошибка партий заключается в том, что они не столько заботятся о справедливости, сколько о том, чтобы не показаться несправедливыми. Законодательный комитет, которому было поручено составить доклад по вопросу, может ли быть судим Людовик XVI, и если может, то нельзя ли судилищем над ним сделать Конвент, высказался в положительном смысле. Депутат Майль, говоривший от имени этой комиссии, восстал против принципа неприкосновенности, а так как принцип этот признавался в предшествовавшую революции эпоху, то он прибег к уловке, указывая на то, что Людовик неприкосновенен как король, но не как частный человек. Он утверждал, что так как нация не может отказаться от того, чтобы гарантировать себя от произвола правительства, то она противопоставила неприкосновенности короля ответственность его министров, и что там, где король действовал как частный человек и где, следовательно, его ответственность ни на кого не переносилась, он переставал пользоваться правом неприкосновенности. Майль, таким образом, ограничивал дарованную конституцией неприкосновенность Людовика XVI только его поступками и действиями как короля. Он говорил, далее, что Людовик XVI должен быть судим, ибо свержение его с престола вовсе не обозначает наказания, а является простой переменой правительства, что судить его надо по уголовным законам, касающимся изменников и заговорщиков, и, наконец, что судить его должен сам Конвент без соблюдения форм, принятых в других судах. Конвент является представителем народа, народ заключает в себе совокупность всех интересов, представляет собой правосудие, и потому нет возможности, чтобы национальное судилище нарушило правосудие, и не к чему связывать его какими бы то ни было формами. Вот цепью каких страшных софизмов законодательный комитет превращал Конвент в судилище. Партия Робеспьера выказала более последовательности, выставляя на вид исключительно государственные соображения и совершенно отвергая всякие формы, как ложные.

Прения открылись через шесть дней после доклада комитета, 13 ноября. Сторонники неприкосновенности короля, признавая его виновность, утверждали, что судить его нельзя. Главным между ними был Моррисон; он говорил, что неприкосновенность короля носит общий характер, что конституция предусмотрела нечто значительно более существенное, чем тайные происки короля, а именно открытое нападение на революцию, и даже за это наказанием положила только низложение с трона, что этим народ обеспечил себе владычество, что мандатом Конвенту было преобразование правительства, а не суд над Людовиком XVI, что не только законы справедливости, но и обычаи войны не позволяют поступать так, как предлагает комитет, ибо считается бесчестным отделываться от врага иначе, как во время битвы, и по окончании ее он подлежит покровительству закона, что, наконец, республике нет никакого интереса осудить Людовика XVI, что ей следует по отношению к нему ограничиться принятием мер предосторожности, т. е. либо удержать его пленником, либо изгнать его из Франции. Мнение Моррисона было мнением и всей правой Конвента. Равнина разделяла мнение комитета, а Гора отвергала одновременно и неприкосновенность Людовика XVI, и суд над ним.

„Граждане, — сказал Сен-Жюст, — я хочу доказать, что одинаково ложны и мнение Моррисона, сохраняющего за королем полную неприкосновенность, и мнение комитета, полагающего, что короля надо судить как частное лицо. Я утверждаю, что короля следует судить как врага; что нам следует не столько судить его, сколько окончательно сразить; что так как он совершенно ни при чем в том договоре, которым связаны между собой французы, то формы судопроизводства, к нему применимые, следует искать не в гражданском кодексе законов, а в международном праве; что всякого рода промедления и осмотрительность в этом случае являются настоящей неосторожностью и что если всего гибельнее отдалять минуту, когда мы себе дадим законы, то немногим менее гибельно откладывать и решение участи короля“. Сведя все к соображениям неприязни и политики, Сен-Жюст прибавил: „Тем самым людям, которые будут судить Людовика, затем придется основать республику; те, кто сколько-нибудь опасаются или ужасаются справедливой казни короля, никогда не будут в состоянии устроить республику. Граждане, если римский народ по прошествии шестисот лет существования, полного добродетелей и ненависти к королям, если Великобритания после смерти Кромвеля, несмотря на всю свою энергию, увидела возрождение монархической власти, то чего приходится опасаться у нас всем добрым гражданам и друзьям свободы при виде, как топор дрожит в ваших руках и как народ с первых дней свободы чтит воспоминание о своих оковах?“