Когда Искирхан появился на свет, повитуха, принимавшая роды, сказала: «Третий мальчик подряд… Значит, быть большой войне».

Это не означало, что новорожденному были не рады. Просто люди тогда были проще, искреннее и свободно говорили то, что думали.

Женщина эта, что бы она ни имела в виду, оказалась провидицей: поколение, появившееся на свет в эти смутные времена, ждали новые испытания – мятежи и восстания, а также большая война, ближе к окончанию которой чеченский народ будет выслан за пределы своей древней родины.

Еще с дедовских времен в тейпе Хорхоевых повелось так, что в каждом поколении было от трех до пяти мальчиков; а затем, когда братья становились взрослыми, каждый из них оказывался на распутье. Перед Хорхоевыми всегда стоял выбор: либо заниматься созидательным трудом, копить имущество и растить детей, либо подаваться в лихие люди, а то и прямо в разбойники. Так и с детьми Искирхана получилось: Руслан и, с натяжкой, Бекмарс посвятили себя нефтяному бизнесу, а Зелимхан и Ильдас предпочитали добывать свое нахрапом, силой, зачастую переходя все дозволенные адатами границы, – точно так же вели себя некоторые из их предков.

Младший брат отца Искирхана принимал участие в одном из самых крупных восстаний против Советов, которые имели место между двумя войнами – в так называемом «бенойском» мятеже. Дядя, которого, кстати, также звали Зелимханом – не его ли беспокойная натура проявилась в сыне? – и ранее участвовал в подобных затеях, периодически примыкая к повстанцам со своим небольшим, до десятка вайнахов, отрядом. Но на этот раз все закончилось плачевно: он был казнен сотрудниками ОГПУ весной 1932 года, в районе аула Беной.

Это восстание было последним крупным мятежом. Вплоть до начала большой войны в Чечне сохранялось относительное спокойствие (насилие носило точечный, индивидуальный, но не массовидный характер).

Именно в этот период относительного затишья Искирхан закончил семилетку, потом, совмещая работу на промыслах с учебой, через рабфак поступил в нефтяной Институт.

Отец не раз говорил ему: «Хан, если ты не хочешь всю оставшуюся жизнь сжелонкойбегать, иди учиться!» Желонка – это кожаное ведро. Скважин раньше бурить не умели, а просто копали глубокие колодцы. А из них уже черпали нефть желонками – такая была у дедов метода.

Институт Искирхан закончил с отличием и с энтузиазмом взялся за работу на Старых промыслах – но уже не оператором буровой вышки, чьи обязанности он давно освоил, а начальником.

Однако уже через год началась война.

Военные годы он вспоминал редко. Сверхнапряженный, изматывающий труд. Упреки от некоторых чеченцев, горячих, но с бараньими мозгами – «предатель!». Бешеный напор и угрозы со стороны краснозвездных «особоуполномоченных»: «Учти, Хорхоев, не дашь для фронта в срок столько-то нефти, соляра, мазута, смазочных масел – пойдешь под трибунал!» Зато то, что происходило после войны, вернее сказать, с февраля 1944-го, постоянно всплывало в его воспоминаниях.

Когда его народ вывезли в теплушках, по сути вышвырнув из собственного дома, он – остался. И долгое время старался делать все возможное, чтобы как можно дольше оставаться на своей ответственной должности.

Искирхан Хорхоев повышал добычу нефти на грозненских и малгобекских промыслах, бурил новые скважины, среди них и самую мощную в Союзе, знаменитую «пятьдесят восьмую», курировал строительство ГрозНИИ нефти и новых перерабатывающих мощностей. Гигантские «этажерки» технологических установок в Заводском районе росли, как грибы после дождя…

Но это была лишь видимая сторона его деятельности в ту трагическую, тревожную пору.

Теневая же сторона была тем, что сейчас принято называть «контрабандой в особо крупных размерах». И приговор в то лихое время мог быть ему, да и его молодой жене, лишь один – ВМН, «высшая мера наказания через расстрел».

Искирхан Хорхоев, впрочем, был предельно осторожен.

В своих незаконных торговых операциях он имел дело лишь с армянами и евреями, имевшими многовековой опыт подобной строго конспиративной деятельности. Хан действовал через двух посредников. Он создавал «излишки» продукции, и, пользуясь прорехами в плановом хозяйстве, толкал их налево. Случалось, подобным образом растворялись бесследно сотни тонн дефицитного топлива, пустели емкости цистерн и целых «топливных» эшелонов…

Нет, деньги в дом ему не приносили. Хорхоев и на своей государственной службе имел все, что хотел. И в зарубежные банки на секретные счета никто ему миллионов не клал. Потому что, если бы даже такое было возможно, деньги нужны были в другом месте, где никаких банков не было и в помине.

Деньги нужны были в громадном, пустынном, холодном Казахстане. Там, куда Сталин и его клика сослали его народ, который, если бы не звериная живучесть и клановость, основанная на взаимовыручке, мог бы целиком вымереть в этих тоскливых стылых просторах. Причем даже не деньги нужны были, хотя и они тоже, а стройматериалы, продовольствие, теплая одежда и медикаменты… И не разово, не для одного своего тейпа, выброшенного с поезда на метровый снег в голой степи, а для как можно большего числа соплеменников, в как можно большем количестве их временных поселений.

Нефть и нефтепродукты уходили на Северном Кавказе, а оплата, зачастую в натуральной форме, совершалась в Казахстане. Сейчас это назвали бы крупным мошенничеством, осуществляемым под видом бартерных сделок. А при Сталине за такое полагалось – пуля в лоб самому виновному, расстрел либо большой срок членам семьи репрессированного, включая братьев, сестер, свояков и невесток; а для малолетних детей, в лучшем случае, спецприют, и с двенадцати лет – в зону.

В Казахстане эту «гуманитарку» распределяли избранные старейшины родов и тейпов. Но даже они не знали, от кого именно приходит помощь и кого им следует за это благодарить.

Каким-то чудом этот механизм исправно действовал четыре с половиной года. Потому что ни евреи своих не выдают, ни чеченцы. Да, когда-то было так. Людьми можно оставаться и в самые страшные времена.

Но летом сорок восьмого над головой Хорхоева уже был занесен меч.

В одну из теплых, но безлунных ночей в дом Искирхана Хорхоева на Катаяме пожаловали трое гостей. Один из них был в форме полковника госбезопасности, остальные двое – автоматчики.

– Даю вам полчаса на сборы, – заявил гэбист. – И ни минуты больше, Хорхоев!

Чекист, что нагрянул в дом Искирхана Хорхоева, был не кто иной, как заместитель начальника Управления МГБ по городу Грозный и области (республика Чечено-Ингушетия в то время была упразднена, название ЧИАССР – вымарано отовсюду). Именно он по роду службы курировал грозненские и иные близлежащие промыслы. В почти обезлюдевший после тотальной высылки аборигенов край этот человек был переведен летом сорок пятого года – из оккупированной советскими войсками Австрии.

Военный контрразведчик, на фронте с первых дней войны. После очередной сталинской реформы спецслужб, выразившейся в новой волне репрессий в стане самих чекистов, был переведен в ГУГБ НКВД СССР, трансформировавшийся вскоре в МГБ. И с переводом на Северный Кавказ назначен на свою нынешнюю должность.