сказать. Иногда, через много недель, он вдруг отпустит какое–нибудь замечание, и окажется, он все время знал то, что мы решили от него скрыть.

Она говорила, лениво растягивая слова, мягким, звучным голосом, словно разговор шел о безразличных ей вещах.

— Старость таинственна. В ней есть какая–то отрешенность. Она столько уже утратила, что в ней и человеческого почти не осталось. Но порой возникает чувство, что старики обладают каким–то особым чутьем, говорящим им о вещах, о которых нам никогда ничего не будет известно.

— Ваш дедушка был очень весел позавчера. Хотел бы я быть таким же бодрым в его годы.

— Он был возбужден. Он любит, когда появляются новые люди, с которыми можно поболтать. Но он — все равно что заведенный граммофон. Машина. И вместе с тем в нем будто сидит маленький зверек — мышка, роющая ход, белка, бегающая в колесе, — у которого своя, неведомая нам жизнь. Я ощущаю его присутствие, но понять, что это, не могу.

Доктору нечего было сказать ей в ответ, и на несколько минут воцарилось молчание.

— Хотите выпить? — спросила она.

— Спасибо, нет.

Они сидели друг против друга в креслах. В большой комнате было что–то странное, словно в ней повисло ожидание.

— «Фентон» отплыл сегодня утром, — сказал доктор.

— Знаю.

Он задумчиво посмотрел на нее, она безмятежно вернула ему взгляд.

— Боюсь, смерть Кристессена явилась для вас большим ударом.

— Я очень была к нему привязана.

— Он много говорил мне о вас вечером накануне смерти. Он очень вас любил. Он сказал, вы собираетесь пожениться.

— Да? — Она мельком взглянула на него. — Почему он покончил с собой?

— Он видел, как Фред выходил из вашей комнаты.

Она опустила глаза. Слегка покраснела.

— Это невозможно.

— Мне сказал сам Фред. Эрик был в саду, когда он спрыгнул с веранды.

— Кто сказал Фреду, что я была помолвлена с Эриком?

— Я.

— Я так и подумала вчера, когда он не захотел ко мне выйти. А когда вошла и он так на меня посмотрел, я поняла, что надежды нет.

В ее голосе не было отчаяния, лишь спокойное приятие того, что неизбежно. Казалось, она мысленно пожимает плечами.

— Значит, вы не любили Эрика?

Она подперла подбородок рукой и застыла, точно старалась заглянуть себе в сердце.

— Все это довольно сложно, — сказала она.

— Другими словами, это не мое дело.

— О, я совсем не против того, чтобы вам рассказать. Мне все равно, что вы обо мне думаете.

— Естественно.

— Фред очень красив. Помните тот вечер, когда я встретила вас на плантации? Я не могла от него глаз отвести. И потом, за ужином, и когда мы с ним танцевали. Наверное, это и есть любовь с первого взгляда.

— Я не уверен, что так бы это назвал.

— Да? — Она удивленно посмотрела на него, затем взгляд ее стал внимательным, изучающим, словно она впервые по- настоящему его увидела. — Я знала, что понравилась ему. А у меня самой еще никогда в жизни не было такого чувства. Меня до смерти тянуло к нему. Обычно я сплю как убитая. Всю ту ночь я и глаз не сомкнула. Папа хотел передать вам свой перевод. Я предложила отвезти его в город. Я знала, что вы пробудете здесь день или два. Возможно, если бы Фред оставался надолго, на месяц, всего этого не случилось бы. У меня было бы время, и, быть может, если бы я видела его каждый день в течение недели, он перестал бы меня волновать. Но потом я ни в чем не раскаивалась. Я получила то, что хотела, и стала свободной. Я лежала без сна после того, как он меня оставил. Я была счастлива, но, знаете, я бы не очень огорчилась, если бы никогда больше его не увидела. Так приятно быть одной. Вы, наверное, не поймете, что я хочу сказать: у меня было такое чувство, будто у моей души кружится голова.

— А последствий вы не опасались? — спросил доктор.

— Чего? — Луиза поняла и улыбнулась. — A-а, этого… Да ведь я прожила здесь, на острове, чуть ли не всю жизнь, играла с местными детьми. Моя близкая подруга, дочь надсмотрщика, мне ровесница, а она уже четыре года замужем, у нее трое детей. Не воображайте, что в отношениях между мужчиной и женщиной есть много секретов для малайских детей. Я знаю об этом все лет с семи.

— Зачем вы вчера приходили в гостиницу?

— Я была встревожена. Я очень любила Эрика. Не поверила, когда мне сказали, что он застрелился. Я испугалась, что в этом моя вина. Я хотела выяснить, не узнал ли он вдруг про Фреда.

— Это и была ваша вина.

— Мне ужасно жаль, что он умер. Я очень многим ему обязана. В детстве я боготворила его. Он был для меня викингом из дедушкиных сказок. Он мне всегда ужасно нравился. Но я ни в чем не виновата.

— Почему вы так думаете?

— Он и сам не догадывался, но любил он не меня, любил он маму. Она это видела и, вероятно, под конец тоже полюбила его. Забавно, если подумать. Он годился ей в сыновья. И во мне он любил только ее. Но и этого он не знал.

— А вы его не любили?

— О, даже очень. Душой, но не сердцем или, возможно, сердцем, но не нутром. Он был очень хороший. Очень надежный. Он был не способен на жестокость. Он был очень искренний. Он был настоящий святой.

Она вынула платок и приложила к глазам, потому что, говоря об Эрике, она заплакала.

— Если вы не были в него влюблены, зачем обещали за него выйти?

— Я обещала это маме перед ее смертью. Я думаю, ей казалось, что через меня она утолит свою любовь к нему. И я была очень к нему привязана. Я так хорошо его знала! Мне с ним было так легко! Я думаю, если бы он женился на мне сразу после маминой смерти, когда я была так несчастна, я бы полюбила его. Но он считал, что я еще слишком молода. Не желал воспользоваться моими тогдашними чувствами.

— А потом?

— Папа не очень хотел, чтобы я за него выходила. Он всегда ждал волшебного принца, который приедет и увезет меня в заколдованный замок. Вам, верно, папа кажется ленивым и непрактичным. Конечно, сама я не верила в волшебного принца, но обычно за папиными фантазиями что–то есть. Он наделен каким–то внутренним чутьем. Он витает в облаках, но очень часто на этих облаках божественный свет. О,