Однако прежде, чем мы его свяжем с кем-либо из наших людей, нужно получить от него полный обзор его связей и возможностей в работе. Пусть даст детальные указания о людях, коих он считает возможным вербовать, и даст о них подробную ориентировку. Возьмите у него обзор о положении в настоящее время в центре РОВС и поставьте перед ним задачу проникновения в верхушку РОВС и принятия активного участия в работе Союза. Наиболее ценным было бы, конечно, его проникновение в разведывательный отдел организации».

Скоблин ответил Ковальскому:

«Твои указания принял к сведению. Нового способа шифровки не разобрал, ибо написано слабо и при проявлении ничего не выходит. Пока буду писать старым способом. Напиши отчетливее, что нужно для нового шифрования.

Для предстоящего и необходимого свидания предлагаю следующее: в конце ноября — в начале декабря Надежда Васильевна едет в турне в Латвию и проездом через Берлин. Я мог бы увидеться с тобой и выяснить некоторые важные вопросы. Это было бы самое лучшее. Визу в Сербию получить сразу мне не удается. Кроме того, 16 ноября у нас годовщина основания Добрармии и десять лет пребывания нашего за границей. В тот день будет торжественное заседание, и мне необходимо присутствовать здесь».

Одиннадцатого ноября 1930 года Вена доложила Центру: «„Фермер“ выезжает в начале декабря в турне с „Фермершей“ в Латвию и проездом будут в Берлине, куда и может выехать наш человек для встречи с ним. Если же вы не сможете выслать вашего человека — просьба прислать директивы, тогда я выеду с „Сильвестровым“ к нему».

Центр ответил: «Для свидания с „Фермером“ и „Фермершей“ выезжает наш товарищ. Он свяжется с вами. Подготовьте ЕЖ/10 (Сильвестров) к поездке в любую минуту в Берлин. Вопрос о том, когда произойдет встреча — до поездки „Фермера“ в Латвию или же после его возвращения в Берлин, — будет установлен в дальнейшем. Через ЕЖ/10 срочно запросите „Фермера“ о датах, когда он будет в Берлине как при поездке в Латвию, так и при возвращении обратно».

Скоблин писал регулярно. Ковальский под диктовку венского резидента составлял ответ, требуя от генерала большей активности. Тон писем был несколько недовольный — генерала следовало настроить на постоянную работу, внушая, что он дает слишком мало информации и свои деньги не отрабатывает.

Скоблин прикидывал, кого еще можно завербовать. Рекомендовал Ковальскому:

«Копецкого считаю возможным завербовать, почва соприкосновения: приезд кого-нибудь из молодых ученых филологов в Прагу, кончивших или учившихся в Харьковском университете. Насколько я знаю, в начале этого года в Прагу приезжали ученые филологи из СССР на какой-то съезд и один из них встречался с Копецким.

Леонтий Копецкий либеральных взглядов, большой умница, а сейчас крупный ученый, великолепно разбирается в настоящих вещах. Сочувствует новой работе, новому темпу и новому строительству республики. Пользуется большим авторитетом среди рядового офицерства и у своих ближайших начальников».

Платон Васильевич Копецкий воевал в Корниловском полку и стал адъютантом Скоблина. Вместе с ним служил его брат Леонтий, о котором писал Скоблин. Он окончил семинарию и поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. В эмиграции Леонтий Копецкий обосновался в Чехословакии, стал видным лингвистом, преподавал в Карловом университете.

Скоблин информировал Ковальского:

«Главную роль во всем РОВС играет генерал Шатилов, который, пользуясь своим влиянием на Миллера, держит всё и всех в своих руках. Практически РОВС — это он. Миллер представительствует. Среди эмигрантских организаций Шатилов не пользуется симпатией. Опирается, главное, на нас (корниловцев).

Личная встреча с тобой дала бы мне возможность сделать подробный доклад о всех группировках и жизни их, и даст возможность мне предложить ряд возможностей, которые надо приводить в исполнение, так как всё и подробно излагать в письме очень трудно и слишком громоздко.

Попасть в оперативно-разведывательный орган РОВС сразу трудно, но постепенно сделаю. На этот счет есть у меня свои соображения, которые я изложу при встрече, да и охарактеризую этот отдел. Совершенно другая работа, чем при Кутепове.

Как решен вопрос о встрече? Где и когда?»

Николай Владимирович писать не любил, жаждал прямого общения:

«Визы в Латвию пока не получены, и трудно сказать пока, когда они будут. Германскую визу имею и могу в Берлин выехать немедленно. Предоставляю тебе решить вопрос о свидании. Предлагаю между 2 и 10 декабря. Выеду вместе с Надеждой Васильевной. Имею большой материал.

Прошу тебя немедленно сообщить дату свидания и прислать часть долга на дорогу. У меня кончились химические чернила, и будь добр написать разборчиво название нового состава и его употребление. В прошлом письме ты написал очень слабо, и прочитать было невозможно».

Резидент советской разведки в Вене, просмотрев письма Скоблина, остался недоволен. Написал в Москву 30 ноября 1930 года:

«После ознакомления с донесениями „Фермера“ я пришел к убеждению, что „Фермер“ совершенно не знаком с разведработой и понемножечку еще трусит.

Причисляя себя к верхушкам, он бы хотел сразу разрешать вопросы общего руководства РОВС, упуская из виду имеющиеся у него (по словам Сильвестрова) разные интересные материалы, как то: сводки и донесения всех ячеек ОВС.

Он не имеет и от нас тоже не получил точного наставления его работы и виляет пока по нашему указанию между РОВС и „Крестьянской Россией“.

Его слишком затрудняет писание симпатическими чернилами, и поэтому многие вопросы он не освещает и оставляет до свидания. Резюмируя всё это, я думаю, что хорошо было бы подержать его еще немножко у нас и передать его кому-либо поближе места его пребывания или дать ему с нашей стороны точную ориентировку».

Резидент не мог избавиться от сомнений, знакомых каждому разведчику: если кого-то удалось слишком легко завербовать, не значит ли это, что тот просто-напросто работает на контрразведку врага?

Первые донесения Скоблина не представляли особой ценности для Москвы. Он рассказывал о том, что и без того было известно Иностранному отделу, располагавшему внутри Русского общевоинского союза не одним и не двумя агентами.

Скоблин обижался, когда его укоряли. Писал Ковальскому:

«20 ноября генерал Миллер выезжает в Болгарию. Поездка серьезная. Кроме посещения отдела РОВС — свидание с царем болгарским. Все эти поездки — восстановить план Кутепова.

Ты прав, браня меня, но ведь я не могу сразу ориентироваться в этой работе, тем более, что необходимо проявлять сугубую осторожность. Я особенно стремлюсь к предстоящему свиданию, так как некоторые затронутые тобою вопросы настолько обширны, что ответить письменно, да еще шифруя, для меня на первый раз трудно. Необходимы вообще периодически встречи.

Теперь разреши побранить и тебя. Мы с тобой условились, если письмо зашифровано, то обращение ко мне или к тебе будет печатными буквами. Ты это не сделал, и я это письмо расшифровал случайно. В одном из твоих писем ты указал, что для собственного контроля нужно в верху письма ставить дату последнего, а внизу — посылаемого. Ты это тоже не сделал.