Снова и снова, день за днем, Нисмайл рисовал ее, пока не использовал все имевшиеся холсты. Все портреты он развесил по стенам хижины: Сэрайс возле двиккового дерева, Сэрайс на лугу, Сэрайс полускрытая густым вечерним туманом, Сэрайс в сумерках, зеленоватая на фиолетовом. Он попытался изготовить новые холсты, но у него ничего не получилось. Впрочем, это теперь не имело значения. Они стали совершать длинные прогулки вдоль многочисленных ручьев и речек, забирались в отдаленные части леса, и она показывала ему деревья, цветы и обитателей джунглей: зубастых ящериц, золотых земляных червей и мрачных тяжелых аморфиботов, спавших целыми днями на дне илистых озер. Они мало разговаривали друг с другом: время вопросов и ответов миновало и в словах больше не было необходимости.

Так день шел за днем, неделя за неделей… в этой стране, где не было времен года, трудно было наблюдать ход времени. Возможно, прошел месяц, а возможно, и все шесть. Они не встречали никого. В джунглях было полно метаморфов, сказала она ему, но они держались на расстоянии, и она надеялась, что их навсегда оставят в покое.

Однажды под вечер, когда шел проливной дождь, он отправился проверить ловушки, а возвратившись через час, сразу же почувствовал неладное. Из хижины вышли четыре метаморфа. Он был уверен, что Сэрайс среди них, но не мог отличить ее от остальных.

— Подождите! — крикнул он, когда они двинулись к лесу, и побежал следом. — Что вам нужно от нее? Отпустите ее! Сэрайс? Сэрайс?!! Кто они такие? Чего они хотят?

Один из метаморфов чуть замедлил шаг, и художник увидел девушку с темно-рыжими волосами, но это продолжалось лишь мгновение, и вновь четыре метаморфа удалялись от него, скользя подобно призракам среди деревьев. Дождь припустил сильнее, наползла густая полоса тумана, и уже невозможно было разглядеть что-либо в нескольких ярдах. Нисмайл остановился на краю поляны, напряженно вслушиваясь, пытаясь уловить хоть какие-нибудь звуки кроме грохота дождя и плеска ручья. То ему казалось, что он слышал плач, то — крик боли, но это могли быть и случайные лесные шумы. В непроницаемой пелене густого молочно-белого тумана не было никакой надежды догнать метаморфов.

Он больше не видел ни Сэрайс, ни какого-либо другого метаморфа. Некоторое время он ожидал, что вот-вот натолкнется в лесу на меняющих форму и они убьют его своими блестящими деревянными кинжалами, поскольку теперь одиночество стало для него невыносимым. Но ничего не происходило, и когда он наконец понял, что остался в своего рода карантине, отрезанный не только от Сэрайс — если она все еще жива, — но и всего народа метаморфов, он не смог дольше оставаться на поляне возле ручья. Он свернул в рулон все портреты Сэрайс, тщательно разобрал свою хижину и отправился в длительное и рискованное путешествие — назад, к цивилизации. За неделю до своего пятидесятого дня рождения он достиг подножия Замковой горы. Как выяснилось, пока он отсутствовал, лорд Трайм стал понтифексом, а новый корональ, лорд Вильдивар, не испытывал большой симпатии к искусствам. Нисмайл арендовал в Сти студию на берегу реки и снова занялся живописью. Теперь он работал только по памяти, изображая мрачные и тревожные сцены из жизни джунглей, и часто где-то на среднем плане можно было разглядеть фигуры метаморфов. Такого рода работы вряд ли могли завоевать популярность в таком веселом и несколько легкомысленном мире, как Маджипур, и на первых порах покупателей у Нисмайла было немного. Но спустя непродолжительное время его картины поразили воображение герцога Квирайнского, уставшего от солнечной ясности и совершенных пропорций. Благодаря патронажу герцога, работы Нисмайла вновь вошли в моду в высшем свете, и на склоне лет художника все его новые работы раскупались мгновенно.

Ему очень многие подражали, но никто не достиг успеха; его имя постоянно было на устах критиков и биографов.

— Ваши картины настолько сумбурны и странны, — сказал ему один ученый. — Неужели вы изобрели какой-то способ, благодаря которому можете переносить на холст свои сновидения?

— Я работаю только по памяти, — отрезал Нисмайл.

— Осмелюсь предположить, что в вашей памяти скрыто нечто болезненное.

— Ни в малейшей степени, — ответил Нисмайл. — Вся моя работа преследует единственную цель: попытаться вернуть время радости, время любви, самый счастливый и драгоценный период моей жизни.

Говоря это, он смотрел мимо собеседника, вглядываясь в стелившуюся вдали пелену тумана, густого и мягкого, как шерсть; туман бесшумно растекался между могучими стволами высоких стройных деревьев, связанных между собой запутанной сетью лиан.

Эта история словно вернула Хиссуна обратно, к первому посещению архива. Еще один лесной роман: отношения между человеком и нечеловеком, — и все почти так же, как было у Тесме и гэйрога. Однако сходство исключительно поверхностное — уж больно разными были люди, да и обстоятельства оказались совсем несхожими. Хиссун покидает Регистр памяти душ с ощущением, что в общем и целом он понимает Териона Нисмайла. Как ему удалось выяснить, некоторые из работ живописца до сих пор можно увидеть в галереях замка лорда Валентина. Но метаморфы все так же остаются для него тайной; возможно, столь же великой, какой они были и для Нисмайла. Он проверяет каталог в поисках записей воспоминаний метаморфов и без всякого удивления выясняет, что таковых в нем не имеется. То ли меняющие форму отказывались оставлять свои воспоминания, то ли аппараты не были способны воспринимать эманацию их разумов, а может быть, их записи просто-напросто не разрешалось хранить? Хиссун этого не знает, и едва ли когда-нибудь узнает. Со временем, говорит он себе, все вопросы получат ответы. А пока что ему необходимо прояснить для себя еще очень многое. Например, деятельность Короля Снов — об этом ему почти ничего не известно. На протяжении тысячи с лишним лет основной обязанностью потомков Барджазида было терзать мысли спящих преступников. Как это происходит? Хиссун обшаривает архив, и вскоре удача благосклонно предоставляет ему запись поставившего себя вне закона человека, сухо поименованного как торговец из города Сти…

Совершить убийство оказалось удивительно легко. Маленький Глейм стоял перед открытым окном крохотной комнаты на верхнем этаже таверны в Вугеле, где у них с Халигомом была назначена встреча. Халигом расположился возле кушетки. Переговоры не ладились. Халигом попросил Глейма подумать еще раз.

— Вы тратите впустую мое и свое время, — пожал плечами Глейм. — Я не слышу от вас никаких разумных доводов.

В этот момент Халигому показалось, что Глейм и только Глейм стоял между ним и той спокойной жизнью, которую он, по собственному глубокому убеждению, заслужил, что Глейм был его врагом, его Немезидой, его гонителем. Халигом неторопливо подошел к ничего не подозревавшему собеседнику и внезапным плавным движением перекинул его через подоконник.

На лице Глейма появилось изумленное выражение. Удивительно долгое мгновение он висел в воздухе, как будто что-то поддерживало его, а затем полетел в стремительную реку, протекавшую под самой стеной таверны, почти без всплеска упал в воду и сразу же был увлечен течением в сторону отдаленных предгорий Замковой горы. Спустя несколько мгновений его уже невозможно было разглядеть.