– Вы меня простите, пожалуйста, мне надо уйти…

– Что вы, Катя, я рад, что вы зашли. Это вы меня простите, увел у вас Андрея.

– Нет-нет…

– Да заходите еще, когда время будет. Я вас порисовал бы… – он внимательно ее рассматривал, – если вы не против.

– У вас с Катериной одинаковые выражения лиц! – удивился Андрей, обнимаясь с Михаилом. – Давай. Мы зайдем еще.

Они вышли на улицу. Катя шла молча, быстро, будто опаздывала, не замечала ничего вокруг.

– Давай сюда сядем? – остановил ее за локоть Андрей и потянул в полуосвещенное кафе, в котором почти не было публики.

– Да, давай, я хочу тебе рассказать и попросить… – Катя произнесла это и покраснела так, что в темноте было видно. – Я хочу попросить денег взаймы!

– Идем, что с тобой, все решим…

Они сели рядом, и Катя рассказала все про отца. Мать звонила сказать, что срочно назначили операцию в Красноярске. Плакала, понимая, что у Кати таких денег нет.

– Она вчера обегала весь Белореченск, там ей не найти… Не мог бы ты одолжить мне двести пятьдесят тысяч? Примерно на пять месяцев, на полгода?

– Кать, – перебил ее Андрей, придвинулся и обнял за плечи, – ты почему мне раньше не сказала? А? Некраси-и-во! А что, операция на позвоночнике стоит двести тысяч?

– Не знаю, мама говорит, это первый взнос.

– Понятно. А как она повезет его в Красноярск?

– Он на коляске, он может передвигаться… – Катя задумалась.

– Послушай меня, – Андрей взял ее за руку, властно помял ладонь, – у меня и в Иркутске и в Красноярске есть хороший транспорт. Давай, мои его отвезут, ладно? Это надежно.

– Наверное, так можно, я с мамой поговорю…

– Позвони ей сейчас.

– А сколько это будет стоить?

– Послушай, я дам тебе денег взаймы на операцию, на полгода или на год, как хочешь, а эти вопросы, давай, я сам решу. Окей? Звони маме, скажи, что все сделаем.

Катя тревожно смотрела на Андрея, нагнула голову и закрыла ладонями лицо. Андрей снова обнял ее за плечи и, взяв одну ладонь, потянул на себя. Катя прижалась доверчиво, уткнулась в плечо:

– Почему я все время у тебя все прошу? – ее голос был слабый, это был шепот, только носом хлюпала. – Я никогда не смогу отблагодарить тебя. Я же это понимаю.

– А почему ты должна благодарить? – Он обнял ее двумя руками, так, что из них торчала одна Катина макушка. – Есть вещи поважнее, какие между нами могут быть деньги?..

– Нет-нет… – Катя отстранилась. Лицо было серьезным и мокрым: – Ты все время со мной так, мне это стыдно, я ни за что не хотела тебя просить! – Она снова прижалась к нему, уткнулась лицом в плечо.

– Ты сама даже не знаешь, как обижаешь меня. – Он гладил ее по голове.

– Я так тебе благодарна, я уже не знаю, что про себя думать! Слушай, я не выпрашиваю у тебя? Господи! Скажи мне, что ты думаешь? Честно скажи!

– Ты рехнулась?! Так, давай чаю попьем?! Хочешь заплатить? У меня что-то денег нет с собой?!

– Нет, не шути так! – Глаза Кати округлились и застыли. – Это… не надо, прошу тебя! Ты не знаешь, как это – быть в такой ужасной нужде! Это мой отец, а я не могу ему помочь! Не могу! А ты… я не хочу, чтобы ты…

– Так! – Андрей нежно и решительно прикрыл ей рот. – Матери лучше позвони!

– Да, да, сейчас позвоню, – Катя уставилась на Андрея, – и все ей скажу! Она про тебя ничего не знает…

– Не говори ей, что это я, скажи, в банке взяла!

– Почему?

– Ну, чтобы она ничего не подумала.

– А что она должна подумать?

– Ничего. Я просто… ну, ладно, звони! Ты что, сейчас про меня будешь рассказывать?

Катя подумала.

– Нет, – решительно тряхнула головой, – я потом, когда тебя не будет. Сегодня же ей все расскажу!

Следующие две недели пролетели в совместных хлопотах. Отца перевезли в Красноярск, прооперировали, операция прошла хорошо. Андрей оплатил все и еще отдельную одноместную палату, и дорогие послеоперационные процедуры с импортными лекарствами. Настоял на том, чтобы отца оставили на реабилитацию. Он вообще весь этот вопрос постепенно взял на себя, так что Катя многого не знала. Заставил ее слетать к отцу на три дня.

Катя вернулась счастливая. Отец, два года проведший в гипсе, лежал в фиксирующем корсете, которого даже не было видно. Он оживал, глаза снова были веселые, был полон планов. Три дня и две ночи – Катя ночевала у него в палате – они разговаривали и разговаривали. Катя подробно рассказала все-все, всю свою жизнь в столице, как она всегда это делала с отцом. Про циничное предложение Андрея рассказывала, сгорая от стыда. Только Настин день рожденья опустила.

– Ты его любишь? – спросил однажды отец прямо.

Катя засмущалась, отвела взгляд, задумалась, вспоминая Андрея.

– Не знаю, пап. Иногда кажется, что да… только все это непонятно. И не очень честно – у него семья. – Она замолчала, на отца подняла глаза. – Я к нему привыкла, если он в командировке, мне его очень не хватает, я и сейчас по нему скучаю. Это все плохо, пап?

– Не знаю, Кать. Он хороший человек, ты тоже хорошая, как-нибудь разберетесь. – Отец с любовью и тревогой всматривался в дочь. – Ты же не умеешь делать плохо.

Алексей сидел в пабе, пил пиво из высокого, пинтового бокала, думал о жизни, а больше просто бесцельно смотрел в окно. Там было темно, машины ползли в пробке, их обгоняли люди, дождь моросил и тек по стеклу откуда-то сверху, из темноты лондонской ночи. Паб был узкий и длинный, одну его сторону образовывало сплошное окно, вдоль которого тянулась узкая стойка темного дерева. За ней и сидел Алексей и смотрел на дождь и мокрых людей на улице. Народу в пабе было прилично. Обычный гвалт стоял.

Трое веселых парней за его спиной – двое из них были рыжие и пухлые – набрались уже прилично, орали, перебивая и пихая друг друга, громко чокались и даже, обнявшись, пытались петь. Алексей прислушивался к их разговору, но так и не понял, что у них за радость.

Он перебирал мысленно события своей жизни в Лондоне, рассказывал о них Кате, это у него превратилось в привычку, и даже после того, как он сам прекратил их переписку, он еще чаще стал с ней разговаривать. Особенно когда бывало настроение, когда что-то получалось. Времени не было совсем, занятия начинались в семь утра и заканчивались в семь вечера или позже, и еще дома надо было работать – у Алексея, единственного русского в их группе, совсем не было профессионального опыта.

Однажды преподаватель предложил ему рассказать обстоятельно о современной русской журналистике. Алексей просидел в интернете полночи, а утром отказался от этой работы. Современная русская журналистика, если рассказывать всю правду, за редким исключением, выглядела полным позором, над этим могли смеяться или жалеть его несчастную Россию, а ему этого не хотелось. Он объяснился с преподавателем, и тот понял. Сказал, что уважает его позицию и что сам поступил бы так же.