— Это ты и твоя сестра во всем виноваты! Если вы не вернете машину, то я не знаю, что с вами сделаю!

Было похоже, что несчастье так и не смягчило суровое сердце милицейского чиновника. Градус моего сочувствия тотчас опустился до точки замерзания, и я заговорил о деле:

— Думаю, что мы теперь с вами в расчете. Я сейчас звоню по поводу засады, которую вы нам устроили. Ольга меня о ней предупредила, так что не рассчитывайте на скорую встречу.

— Она с тобой? — спросил Кругов.

— Со мной.

— Дай ей трубку.

— Тебя Ананьевич, — сказал я Ольге, протягивая телефон. — Андрей погиб.

— Как погиб? — растеряно спросила она — Андрей?!

Что услышала девушка от своего несостоявшегося тестя, я не знаю. Но появившиеся на ее глазах слезы так и не успели пролиться. Мы с Гутмахером слышали только то, что говорила она. Она долго молча слушала монолог безутешного отца, потом гневно топнула ногой:

— Так вам и надо!

Потом лицо ее вспыхнуло:

— Вы сами во всем виноваты, не нужно было за мной подглядывать в ванной и лезть ко мне под юбку!

О таких интимных подробностях ее отношений с Вениамином Ананьевичем она мне ничего не говорила. Кончился их разговор ее короткой фразой:

— Сами вы будьте прокляты! — воскликнула Ольга и свирепо нажала кнопку отбоя. Потом добавила, уже обращаясь к нам:

— Есть все-таки Бог и справедливость!

— Объясните мне, кто погиб, и что случилось? — взмолился Гутмахер.

— Погиб наш участковый инспектор, тот, у которого мы с Олей были на даче. Спасал во время пожара имущество, и его придавило горящей балкой, — достаточно абстрактно, чтобы не входить в интимные подробности Олиных половых подвигов, ответил я.

— А какое отношение все это имеет к засаде?

— К сожалению, самое прямое, это его отец устроил на меня засаду.

Рассказывать обо всех подозрениях, которые появились у меня относительно роли покойного Андрея и его семейства в нашем деле, я не стал — хотя они и были весьма основательные.

Теперь, задним умом, я сам удивлялся своей наивности и ловкости, с которой участковый сумел втереться в доверие и попасть ко мне в дом. Видимо, только предосторожность со спрятанной саблей, которую он так и не сумел найти в квартире, отсрочила грустный для меня финал.

— Мне это семейство заочно не нравится, — сказал Гутмахер с излишним пылом.

О ванной, в которую, судя по контексту разговора, подглядывал Олин собеседник и его интересе к ее юбке, Гутмахер ничего не спросил, хотя, как я мог догадаться, это его заинтересовала больше всего.

— Значит, теперь на нас, кроме убийств и бандитизма, висит еще поджог со смертельным исходом, — сказал я Ольге. — Придется несколько дней отсидеться. Ладно, поехали на вашу дачу.

— Да, да, — обрадовался Аарон Моисеевич, — поехали, это совсем недалеко!

Насчет того, что ехать недалеко, Аарон Моисеевич явно погорячился. Ехать пришлось очень далеко. Единственное, что нам способствовало, это отсутствие машин на дорогах. Впрочем, долгий путь моих спутников не утомлял. Они, не сговариваясь, забрались на заднее сидение и вели за моей спиной негромкий, но очень содержательный разговор. Обсуждалась одна, но животрепещущая тема: внешность «Олюшки». Тон задавала сама владелица этой внешности. Она, скажем, заявляла: «Ну, что вы, я же толстая!». После чего Аарон Моисеевич начинал монолог, в котором красочно и ярко иллюстрировалась мысль, что «Олюшка» отнюдь не толстая, а самая что ни есть прекрасная и совершенная. После того, как одна деталь ее внешности оказывалась освещенной, мои соратники переходили к другому параметру, и все начиналось сызнова.

Правду, говоря, за те три часа, что мы добирались до дачи Гутмахера, собеседники не рассмотрели и четверти замечательных качеств девушки. Я в разговор не вмешивался, слушал в пол-уха и меланхолично размышлял о человеческих несовершенствах. Молодой Андрей Кругов в любви мог проявлять себя только в действии, а пожилой Аарон Гутмахер — в словах. Еще меня немного напрягало то, что «Олюшка» так быстро утешилась, что ни разу не помянула своего недавнего возлюбленного. Впрочем, судить ее у меня не было никаких оснований. То, чем нас будут вспоминать после смерти, зависит исключительно от нас самих, и в нашей воле оставлять после себя хорошую или дурную память. Как говорили римляне: «de mortuis aut bene, aut nihil» — «о мертвых хорошо или ничего». Ольга ничего и не говорила о своем недавнем возлюбленном.

Наконец мне пришлось прервать замечательно интересный разговор, который велся на заднем сиденье.

— Простите, Аарон Моисеевич, что я вас перебиваю, но если бы вы соблаговолили подсказать, куда ехать дальше, я был бы вам весьма благодарен, — съехидничал я, когда после остановки машины на темном ночном развилке никто из пассажиров не обратил на это внимания.

— Поезжайте направо, — кратко распорядился распалившийся старикан, не теряя нити разговора «со своей прекрасной спутницей». Говорил же он ей совершенно безотлагательные вещи:

— Когда сегодня в ресторане я увидел цвет ваших дивных глаз, то был совершенно ошеломлен! Как бы я был счастлив увидеть ваши детские фотографии!

Девушка явно никогда не слышала от своих ровесников таких изысканных комплиментов и только тихонько попискивала в ответ. Я вздохнул и повернул направо. На мое счастье, эта дорога оказалась хорошо укатана, и до поселка я добрался без осложнений.

— Простите, что опять вмешиваюсь, но здесь снова развилка, — опять прервал я очередной патетический монолог пегого Ромео.

Гутмахер замолчал на полуслове, извинился перед Олей за мою бестактность и начал руководить движением. «Дачка» Гутмахера располагалась в обжитом месте и скрывалась за высоким кирпичным забором. Я остановился возле мощных железных ворот.

— У вас здесь, случайно, не филиал Зимнего дворца? — поинтересовался я, разглядывая кованное старинное великолепие.

— Какой там дворец, обычный сельский дом, — небрежно ответил хозяин, но в его голосе проскользнули хорошо скрытые нотки гордости.

— А ворота у вас открываются автоматически? — вновь спросил я.

— Ой, какая прелесть! — томно встряла в разговор растленная комплиментами юная чаровница. — Вы что, здесь живете?!

— В основном я живу в Москве, а тут бываю наездами, — ответил Гутмахер сначала даме и только после этого повернулся ко мне. — Вы, Алеша, не выходите из машины, я сам открою.

Аарон Моисеевич чертом выскочил из салона и упругим, молодым шагом направился к воротам. Однако, открыть тяжелые кованые створки оказалось не так-то просто, и мне все-таки пришлось ему помочь. Дома от ворот было не разглядеть, но то, что дачка располагалась не на сакраментальных шести сотках, было понятно с первого взгляда…

Снег во дворе был глубоким, но я не стал усложнять себе жизнь и браться за лопату, оставив на завтра все проблемы по расчистке дороги. Я сдал машину на несколько метров назад и рванул с места, на инерции преодолевая сопротивление белой массы. Завывая мотором, проехал как можно глубже во двор.