* * *

Я не пропал. Я в Лондоне. Не концерт. Слишком долго объяснять. Зоя говорит правду – надо отдать ей должное, она за полгода развернулась не на шутку. В планах учебный центр, и все по одной схеме: арендуют комнаты в бывших детсадах и открывают классы. Грибница растет: Мустамяэ, Ласнамяэ, Ыйсмяэ, в центре делают офис, но не в детсаде, а прямо в Старом городе, чуть ли не на Пикк, там она будет принимать «элитных учеников». Ты не поверишь, у кого она деньги заняла. (20 штук!!! Но я тебе ничего не говорил!!!) Мне имя этого человека даже писать страшно. Приедешь – расскажу. Я не знаю, на каких условиях, как отдавать они будут, не мое дело. За полгода она превратилась в бизнес-леди – спа, массажи, Канары, новая машина, разве что шофера своего нет, но и это, видимо, не за горами, встречи в ресторанах, новые люди, в основном беременные мужчины в дорогущих костюмах и безвкусных галстуках. Ее захлестнуло, и она вступила в ц. – партию (ну, а куда еще), теперь готовит новый проект под названием «Родная речь» – спасение русского языка, как ты догадываешься. Предлагала мне вести классы русской литературы. Все это пошловато ориентировано на какую-то псевдогимназическую программу с привкусом дореволюционных времен. Терпеть не могу винтаж, особенно в пост-советском извозе, с православенкой и прочей архаикой, короче, понимая, откуда ветер дует и куда он несет, сдерживаю рвотные спазмы. Под такой проект можно будет клянчить деньги даже у российских магнатов. Черт, это-то и противно. Я, разумеется, отказался. Хватит с меня английского. Подумываю уйти в переводы. Буду сидеть дома и переводить. Но сначала надо наладить связи, поэтому не бросаю. И не только. Я по нескольким причинам завис с ними: во-первых, что-то искать лень, а там работу мне на блюдечке приносят, хорошо обращаются, платят наличными – мне все равно, пока они на плаву, можно дрейфовать с ними; во-вторых, я свыкся с инерцией, научился многое не замечать, совершенно спокойно иду в советский детский сад, здороваюсь с вредной вахтершой – бегемотихой из семидесятых, прохожу мимо диффенбахий с традесканциями, игнорирую старые полки, стенды, трещины, вымпелы, сам себе удивляюсь, я все превозмог, меня не бесят неугомонные школьники, не тошнит от запахов из столовой, не трясет от старух с вязаньем; в-третьих, обычное человеческое любопытство: что с Семеновыми будет дальше?

Эта семейка сейчас словно проживает сценарий, пока не совсем ясно кого: то ли Акки Каурисмяки, то ли братьев Дарденнов. Зоя как никогда стала походить на Джину Роулэнде. Иногда из фильма «Лица», иногда из «Женщины под воздействием». Она словно мечется между двумя этими образами. Первый – Дженни Рэпп – еще достижим в лучшие моменты свежести и подъема духа, но чаще перетягивает Мэйбл Лонгетти, и, думаю, скоро именно она победит, Зоя станет «женщиной-под-воздействием». Ее муж, сморчок, с каждым месяцем все больше загибается, стареет буквально на глазах, как Боуи в «Голоде». Жаль его, но, с другой стороны, он сам себя выбрал. Склоняюсь к мысли, что это было предначертано. Он мне как-то говорил, что Зоя была прекрасной спортсменкой, аж до двадцати, что ли, занималась ручным мячом, все было серьезно, а потом что-то порвала и – беременность, семья, учеба и так далее, сам знаешь, как это бывает. Я видел у них дома три медали и дипломы. Я всегда относился к спортсменам с предубеждением, ты знаешь. А он еще на двенадцать лет ее старше. В этом балаганчике он играет роль секретаря-менеджера. Сидел бы себе, отвечал на звонки и не дергался, нет, он так переживает за дело, что всем угодить стремится, в том числе каждой идиотке-училке, на побегушках постоянно, ключи тем, проверить и убрать у этих, кофе-чай-печенье, протереть столы. Ездит и в Ыйсмяэ, и в Мустамяэ – проверяет, все ли там в порядке. Весь в делах! Нервный, заботливый. Жалкий. Но совершенно очевидно, что вся эта суета доставляет ему огромное удовольствие. Приезжай, сам увидишь. Поражаюсь я, конечно, безрассудству этих людей – взвалить на себя такое дело. Да еще так развернуться. Так шиковать… Люди меняются, да так, что не верится. Сам увидишь. Тут такой сумбур. Круговерть. Ветер. Но тепло и ясно. Всюду солнце. Брызгает, дразнится. Будто разбили калейдоскоп. +11. В моей куртке взмок моментально. Ну, это нормально. Каждый раз, когда из Станстеда в шестифунтовом шаттле еду, что-нибудь приключится. В этот раз напротив меня сел известный эстонский бизнесмен, Аллар Куусик, про него часто пишут в связи с разбирательствами по поводу его налогов: вроде скрывает доходы, а доказать не могут, суммы всплывают космические. Эстонская пресса его травит за сотрудничество с русскими и центристами. Магнат. Я глазам не поверил. Он-то почему не в лимузине? Экономит? Поймал мой взгляд и говорит мне по-эстонски, что хотел бы вздремнуть: «Умираю, спать хочу. Не мог бы ты одним глазом посмотреть, чтоб никто в карман ко мне не залез?» Я, разумеется, просто обомлел от изумления, подумал, меня глючит от недосыпа. Вид у меня был, видимо, дурацкий. Он улыбнулся и добавил по-русски «если не трудно». Я сказал, что, конечно, не трудно, ответил по-эстонски. Он успокоился и тут же заснул. Тут же! Как будто выключился. И ровно полчаса спал, минута в минуту. Я с такой завистью смотрел на него, хотелось прямо заразиться от него сонливостью, подворовать сна немного, хоть щепоть. Смотрел и боялся: а вдруг проснется и увидит, что я пялюсь? Неловко. Да и мало ли. Ты не поверишь, он так легко вырубился. Это что-то феноменальное. С чем это связано? Отсутствие совести или здоровый организм? Я две ночи не спал. А перед тем ни одной ночи не уснул без снотворного и даже под снотворным спал как-то поверхностно, все время казалось, что слышу шум города. Что ж я буду делать, когда наступят белые ночи? С нами ехала группа румынов – все в спортивных костюмах, молодые и наглые, громко переговаривались. Кажется, боксеры. Я смотрел, как этот спит, и думал: наверное, он попросил меня за ним последить из-за румынов. Потом была какая-то ненормальная суета на улицах. Труба не работала. Все позакрывали. Дороги перегородили. Деньги на такси у меня только на крайний случай – если опаздываю на самолет. Пришлось пилить пешком, сидел в wi-fi-cafe часа три, пил кофе и ждал, когда трубу пустят. Подробней позже. Приезжай. Буду рад с тобой чай попить. В Швеции хорошо, а в Лондоне лучше. Шучу. Солнце ослепляет. Апрельское солнце. Ветер пьянит. Закрыть окно и спуститься вниз. Я все взял? Ключи, наличка, документы и – самое главное – карточка-ключ от номера. 023. Почему 0? Закрыть и проверить. Закрыто. О’кей. Отельчик маленький – не заблужусь. Тем более я в нем второй раз останавливаюсь. Три года назад. Я верю в судьбу. Если кто и верит в нее, то не так, как я, не так. Я проверил на себе. Судьба есть, и она мной руководит. Тогда я не случайно попал сюда. И то, что со мной тогда произошло, уверен, имеет связь с тем, что происходит тут со мной сегодня.

Три года назад он останавливался в этом отеле; это было на концерте Swans; он намеренно пробился вперед и держался напротив колонок (раз уж прилетел, надо взять от этого все по максимуму); была давка, его случайно ударили локтем в ухо, в горячке он не придал этому значения (к таким вещам – облили пивом, сшибли с ног, придавили к заграждениям – он готов); наутро поднялся совершенно чумным от бессонницы; когда включил воду, чтобы почистить зубы, подумал, что она не идет, воды нет, понадобилось несколько секунд, чтобы понять: вода идет, она есть, он ее чувствует – холодная, но не слышит. Умышленно сильно хлопнул дверью и – едва-едва расслышал. В течение дня делалось только хуже. Перелет стал кошмаром. Он был в панике. Перепады давления усугубили глухоту, которая после второго полета (мучительная полуночная пересадка в Риге) установилась плотной тишиной. В ответ на телефонные звонки он отправлял сообщения. На работу выйти не смог; засел за переводы – работал в три раза агрессивней, все заказы быстро кончились, и там, по ту сторону монитора, словно прознав о его глухоте, отказывались слать ему новые тексты. По пути к врачу чуть не угодил под машину. С врачом было не договориться – он ее не слышал. Наверняка напугал старуху. Она на него смотрела как на сумасшедшего. Он говорил и не верил, что его слышат; ему представлялось, будто слова из него выплывают, как сгустки, не долетая до нее, они вращаются в невесомости, плывут и растворяются. Поэтому много раз повторял одно и то же. Она выглядела ужасно глупой, некомпетентной. Хотелось топать ногами и орать. Самым неприятным было то, что ему казалось – она считает его психом, не верит ему, не понимает. Она ничего не могла ему объяснить; пыталась писать, но он не понимал ее почерка; затем она напечатала в компьютере, но нечто неутешительное: ничего пока что сказать нельзя, буду вас направлять к специалисту, пока выписываю вам дигитальный рецепт. С горем пополам добыл лекарство, в аптеке тоже издевались и смотрели: были зрители, – он чуть не вышел из себя. Две недели жил, как возле оглушительного водопада: шум воды было все, что он слышал; поток стеной стоял где-то на периферии и не уходил. Мало-помалу поток отодвигался, ослабевая, становясь проницаемым, и, наконец, ближе к концу третьей недели сквозь вязкое марлевое клокотание стали проникать звуки.