Карамацкий прищурился.

– Где он сейчас?

– Пропал в былую пятницу и дозде числится в беглых.

Карамацкий сжал зубы.

– Скороходова человек?

– Единаче.

Полковник отвернулся, подошел к окну, оскалился – не то в улыбке, не то от боли. Молодой есаул Скороходов был вторым после Ермилова самым близким ему офицером. И первым его любимчиком. А еще он был женат на дочери письменного головы и воеводского хлыща Бутакова.

«Пригрел ты змею на своей груди…», – вспомнил Карамацкий слова азиата и поглядел на свое отражение в черном окне.

Глава 23

В тонущей посреди леса заснеженной избушке с двумя оконцами – только печка да короткая лавка у стены. На лавке теснились трое и молча с легким недоумением взирали на четвертого, самого молодого из них, который приотворил крохотное слюдяное оконце и смахнув наметенный снег с подоконника напряженно вглядывался в петляющий меж сосен санный путь.

Сидевший на лавке посередине – востроликий немолодой купец Пеликан в заячьей шубе кашлянул и произнес негромко:

– Уж въяве, Истомушка, еж достальные непригрядучи. Помнят все твою истьбушку. Не зане [поэтому] зде их нет, обаче сам убо ведаешь посему. Сказывай – еже тебе от нас, стариков, надобе?

Стоявший у окна Истома поджал губы, еще раз глянул на смурнеющий в золоте заходящего солнца лес, затем закрыл окошко, оглядел троицу и улыбнулся – будто сделал усилие над собой.

– Ин ладно! – оживленно воскликнул он, выходя на центр избы. – Не такожде и мало нас!

Троица немолодых мужчин на лавке осторожно переглянулась.

– Нас? – недоверчиво повторил сидевший с краю десятник Кроль Бобров. Ему было под шестьдесят и на службе у есаула Скороходова, который был в два с половиной раза его моложе, приходилось ему уже тяжеловато. Когда-то Бобров был бравым казаком, участвовал в походах, хаживал с Похабовыми на Байкал, за Енисей и в Цинскую империю и даже подавал надежды на подъесаула, а теперь только опыт и сохранившаяся еще природная стать позволяли не прозябать ему в худой томской богадельне.

– Вонмите [слушайте], братья! – воскликнул Истома, отчего троица снова настороженно переглянулась. – Вы помните сию избу и ведаете еже строил ее мой отец. Яко и я он быти боярским сыном, но жил зде простым крестьянином. Вы помните его!

– Помним, Истомушка, помним, во-то же ты хочешь зане не уразумеем.

– А ежели помните, стало быть помните, елма сюда пришли и вы! Помните еже искали? И что обрели? Станете сказывать коегаждый на свой лад – кто искал воли от боярской нужи, кто богатства, ин ведаете, еже все сие – блядословие. Истинно манила вас свобода и токмо зде вы ее обрели. И зде же вы отдали ее презорникам [высокомерным ублюдкам]. Я ведаю о сем, понеже [поскольку] помню яко отец отдавал ее. Он умер, егда закончил ее всю, а не от хвори понеже уразумел, еже не сумеет боле братися.

– Глуп ты, Истома, ежели удумал зазорить нас овым. – Проговорил сидевший на другом краю лавки посадский короткошеий целовальник Борис Мандрагорович Шелкопряд по прозвищу Ерпылёнок. Когда-то в молодости он был монастырским стрельцом в Астрахани и умел одной ладонью разбивать вдребезги огромные арбузы. – Да, помним мы Василия Агафонова и тебя помним, внегда жалеючи, и пришед по зову твоему. Вот токмо зря ты сие учинил. Ведаю – боль терзает тебя, обаче ты силишься сделать ее необратной.

– Борис! – воззрился проницательным взглядом на него Истома. – Две твои пригожие дочери в гаремной избе Карамацкого. Еже станет с ними, после игрищ овово прелюбодейника?

Лицо целовальника потемнело, а сидевший рядом с ним купец Пеликан вскочил.

– А ну же не плющи, выборзок! – закричал он. – Ин убо поделом – верно высекли тебя, язык что помело!

– Простите, братья старшие, обаче годе сказывать о сем. – Примирительно, но при этом твердо сказал Истома. – Нас всех выбросили в выгребную яму в своем же доме. Растоптали нас. Ты, Пеликан, все отдал безродным клевретам Карамацкого, еже строил всю жизнь. Откупщики ево обобрали тебя пуще разбойников. Но им и теперь мало! Они разоряют твой дом, твою семью, яко пауки, пока не сожрут тебя и твоих детей до костей. Ты убо отдал сына своего в закупные холопы? А ты быти зде большим промысловиком, твой товар покупали ни даже цины, хозяином Сибири зде быти, а стал кем? Рабом безродных вымесков!

– Довольно с меня! – купец схватил шапку, двинулся к дверям. Истома встал у него на пути.

– Ну, байник, пресноплюй, до нежды раны растревожил, а толку? – усмехнулся десятник Кроль. – То без тебя мы все сие не ведали? Благодари Бога еже…

– Тебе не смешно, Кроль?! – закричал Истома. – Ты теперь яко Филофей трусость свою буде волей Господа покрывати? Да не смущается сердце ваше и да не устрашается! О том толкуешь?!

– А что ты предлагаешь, сумасброд?!

Истома улыбнулся, положил руки на плечи стоявшему перед ним Пеликану.

– Сядь, Пеликан Давидович.

Купец повиновался, неохотно вернулся на лавку, но смотрел на Истому недовольно.

– Я присно думал о том и чаял уже будто ответа и не сыщу, пока не повстречал людей, овые зовут себя братьями. Они зде недалече, на юге живут уже так и вскоре буде и тут. Они построили град Солнца, забрали в область себе все ближние остроги, стязателей, проклятых – приказчиков и полковников насадили на пики и живут вровень между собой все – казаки, староверы, стрельцы, холопы, решая все братским кругом. Силы их нужа – целое войско и ежели сумели они, паче сумеем тщимшись и мы, убо ведаете сами, силы такие в нашей земле бо еже. Вы знаетесь с народом – с хрестьянами, просильцами, посадским людом, простыми казаками и стрельцами, ведаете яко растет их возмущение мытарями. Воевода, Карамацкий, клевреты их, откупщики, разбойники – еже одна ватага, овую скинем мы, елико тоже станем силою, единако братьями…

Троица надеявшаяся было получить дельный ответ, почувствовала себя обманутой, снова приуныла – переглянулась. Купец с бескомпромиссной уверенностью на этот раз натянул шапку, целовальник покачал головой, а десятник Кроль поворотив лицо в стену – цыкнул.

– Вонми-ка, Истома. – Сказал он. – Елико я живу, все слышу такие сказки. То царствие божие, то огнеопальное спасение, теперя во-ся Солнечный град. Блядство какое. Уж ты-то