– Говори.

– Вот живу я на этом свете и думаю, что в нём есть главное зло? А главное зло в нём – деньги. У кого они есть, те прям с ума сходят. Готовы ближнего своего, как клопа, раздавить. А он, ближний-то, – человек.

Кузьма поднялся с пола, сел на корточки и стал смотреть, как мечется в расплавленной прозрачной жидкости тонкий горящий хвостик – остаток фитиля. Он любил, когда Сосел читал стихи. Тот помнил много замечательных русских стихов и читал их вслух. Ни с того ни с сего. Просто – берёт и читает. Пушкина, Бунина, Есенина, Высоцкого, Маяковского… Но когда он начинал мутить за жизнь, Кузьме казалось, что Сосел немного не того.

Сосел продолжал:

– Думаешь, мне денег достать сложно? Несложно. Деньги нужно зарабатывать на жизнь, на еду, на одежду. А не богатеть и сходить с ума от роскоши. Думаешь, почему я от своих ушёл? Они на мою пенсию рассчитывали. А пенсия у меня большая должна была быть. Я сказал – хрен вам! Живите своими силами!

– Не пойму я тебя, ты вот тут сейчас за нас молишься, а своим родственникам помочь не хочешь?

– Чем я им помогу?

– Деньгами хотя бы…

– Ни за что. Никогда.

– Скупой рыцарь ты, Сосел.

– Не шути. А ты знаешь, что богатство людей с ума сводит?

– Это как же?

– Был у меня один знакомый поэт. Дружили. Стихи хорошие писал. Был нищим. А потом в него бабёнка одна влюбилась. Богатая. Стала его баловать. Так меня однажды на улице увидел – отвернулся. Мол, не знаю такого. Я к его машине подошёл – на хлеб попросил. Иди, говорит, отсюда, бродяга. А потом приехал как-то приятеля проведать под Москвой, в одно заведение. Там разные ребята. Душевнобольные, алкоголики, наркоманы. Покурить ему привёз. Он москвич. Историк. Спился, дурак. А такую книгу собирался написать. Про времена Ивана Грозного. Булашевич Пётр. Не слыхал?

– Не слышал.

– Он член ВООПИК[2] был. Лазил под землёй в Москве. Изучал всё. Тока я не об этом… Приехал я к нему в дурдом. Передал сестричке для него сигареты. Гляжу – ведут их на обед. Тихонькие такие. Тёпленькие…

Вскочил Опухоль.

– Кто тут?!

– Не ори.

– А чё это вы не спите?

– Разговариваем. Спи.

– Не спится вам, идиотам.

Опухоль поворочался с боку на бок и опять захрапел.

– Ну вот. А столовая у них – через улицу надо пройти метров двести до входа. Я увидал его и говорю:

– Привет, мол, Сольский. Как тебя сюда угораздило? Не спрашивай, говорит. Убил я Нежданову, благодетельницу свою. По ломке зашиб. На дозу не давала.

И пошёл обедать со всеми остальными.

Вот до чего люди доходят. Про яхты там, золотые унитазы я молчу – даже рассуждать не могу. Был Сольский человек, поэт – и пропал. А Булашевич? Тоже фрукт ещё тот. Пока не забухал, всё искал свою библиотеку Ивана Грозного. И говорит – нашёл.

– Что за библиотека?

– Была такая библиотека у царя Ивана Васильевича. Книги разные. Фолианты. Так вот, Булашевич говорил, что она в Коломенском зарыта. Между железнодорожным мостом через Москву-реку и церковью Иоанна Предтечи. За бутылкой мне так и говорил. А ещё говорил – золото там. Кубки всякие. Драгоценности. Так рассказывал, будто своими глазами всё это видел. Мне тоже тогда интересно стало. Видишь, сколько людей в наше время гибнет. А столько научных открытий совершить ведь могли бы, столько стихов добрых написать, столько дел хороших сделать…

– Почитай стихи, Сосел. Хочется послушать.

– Наскучил я тебе своими нравоучениями, понимаю. Хорошо. Слушай. Из Бунина. – И он густым негромким баском стал читать: – О счастье мы всегда лишь вспоминаем. А счастье всюду. Может быть, оно вот этот сад осенний за сараем и чистый воздух, льющийся в окно. В бездонном небе лёгким белым краем встаёт, сияет облако. Давно слежу за ним… Мы мало видим, знаем, а счастье только знающим дано. Окно открыто. Пискнула и села на подоконник птичка. И от книг усталый взгляд я отвожу на миг. День вечереет, небо опустело. Гул молотилки слышен на гумне… Я вижу, слышу, счастлив. Всё во мне.

Сосел замолчал. Кузьма прослезился.

– Чего ты сопишь, слезу пускаешь, человек? – приобнял его товарищ. – Это же поэзия.

– Это я так. Дочку вспомнил. Дочка у меня есть. Четырнадцать лет ей. Интересно, вспоминает она меня? Я её часто вспоминаю.

– Не тужи, протянем – поживём.

Светало.

С рассветом обнажились в старом доме облезлые стены. Стал заметен всякий хлам под ногами. Какая тут поэзия?

Пришли сонная Валюха с Малышом. Растолкали Опухоля.

– Пошли, козлы. След в след за козочкой. Сегодня кабель медный подрежем.

– Вчера кобелёк молоденький – сегодня кабелёк холодненький, – сострил синюшный Опухоль и тут же получил от Валюхи по морде.

– Не бей, сука. И так живого места нет.

– Рот закрой! Живее будешь.

Пришли на речку. Стали купаться. Счастливый Малыш смеялся, плескался в воде, как ребёнок, и плавал от берега к берегу. Сосел в больших семейных трусах чинно зашёл в воду по пояс, помочил с ладони грудь водой в области сердца и со словами «Господи Иисусе!» ухнул под воду и вынырнул на середине реки, разведя руки в стороны. Опухоль топтался с ноги на ногу у берега. Боялся зайти.

– Холодная. Не могу!

– Купайся! Нам сегодня много купаться придётся! – приказала Валюха, а сама пошла чуть в сторону, чтобы не смущать своими обнажёнными формами всех мужиков.

Кузьма сидел на берегу в своём защитном комбинезоне и не раздевался. Купаться ему не хотелось. А помыться решил после всех.

Зайдя по колено, он неспешно тёр пучком прибрежной травы, смоченной в воде, шею, плечи, бока. Спину потёр ему Сосел, достав из кармана пальто тоненький розовый обмылок и натерев им траву.

Кузьма зашёл смыться ещё чуть поглубже и присел на корточки. Такого, сидящего на корточках в воде, и понесло его течение. Он сидел под водой с закрытыми глазами и думал о том, как тихо здесь, как спокойно в царстве водорослей и рыб.

Воздуха не хватало. Он вынырнул и поплыл к берегу. Вся кампания уже сушилась на солнышке.

Опухоль сидел у воды и рисовал на песке разные пошлости, намекающие на его низменные желания. Сосел, по обыкновению, бубнил. Малыш лежал на берегу лицом вниз и загорал, почёсывая задницу. Валюха стояла, раздвинув руки в стороны, и смотрела на Кузьму, выходящего из воды.

– Накупался?

Кузьма сел у её ног на траву. Опустил голову. От стекающей с него воды под ним образовывалось мокрое место. Он повернулся к Валюхе, посмотрел на неё снизу вверх.