В этот день, кроме птиц, сусликов, лисы и ланей, они не видели никого.

Вечером, преодолев верст пятьдесят, они остановились на берегу реки, еще не зная, что она впадает в Данапр. Перед сном выкупали усталых лошадей и искупались сами. Раш опять наловил рыбы — теперь он шарил под берегом, среди корней деревьев, и таким образом поймал несколько рыбин.

На следующий день опять отправились с восходом солнца. Полдня ехали без всяких неожиданностей. Степь распахивала перед ними все новые дали, нещадно палило солнце, от жары одинаково страдали и кони, и люди. К полудню сделали привал в тени деревьев, а когда зной начал спадать, продолжили путь. Вскоре перед ними предстало странное зрелище. На участке шириной с версту степь была выжжена, а вокруг этого темного пятна стояли воткнутые в землю шесты с травяными пучками наверху. Своим невеселым видом они приковывали к себе внимание путника и молчаливо предупреждали: «Стой! Здесь что-то не так!» Еще не зная, в чем дело, всадники почувствовали неясную тревогу. Людей нигде не было, зато выжженный участок был усеян вороньем, облепившим человеческие останки. Что же здесь произошло? Битва, после которой пожирателям падали досталась обильная пища? Но для чего кому-то понадобилось огораживать участок этими мрачными вехами?

После довольно продолжительного молчания Фалей сказал:

— Тут чума.

Он круто повернул коня, остальные последовали за ним, огибая страшное место, а оно продолжало притягивать к себе взгляды. Еще недавно здесь было кочевье, теперь на месте кибиток чернели обугленные головни, рядом валялись обеденные котлы, посуда, сбруя; тут же поблескивало оружие, белели человеческие скелеты. Смерть здесь не пощадила ни взрослых, ни детей — от многолюдного становища остался пепел и тлен.

Всадники ехали мимо этого открытого кладбища и, несмотря на дневную жару, чувствовали, как по телу пробегает холодок. В степи свершилось нечто необъяснимое, непостижимое — не битва, смысл которой можно было бы понять, а что-то таинственное, неведомое, невидимое; оно истребило сотни людей, выжгло травы и оградило побоище знаками смерти, напоминающими черные факелы.

Фалей резко сдержал коня: за краем выжженной степи струился дымок и двигался человек. Здесь еще оставались люди! Почему же они не бежали от этого мрачного места?

Всадники обогнули лагерь смерти и опять взяли северо-западное направление. Мертвое кочевье было теперь наполовину скрыто от них, а костер, шалаш и человек около него оказались недалеко. Человек передвигался медленно, неровно, заметно прихрамывая. Из зарослей, тянувшихся вдоль ручья, вышел еще один человек. Он нес хворост, волоча одну ногу. Все подумали о калеках-кузнецах, которых встретили на пути из Сегендша. Неужели это было то самое кочевье, где знатный сармат требовал, чтобы Останя продал ему Раша? Выходило, Останя избавил тогда Раша не только от рабства, но и от смерти…

Кроме несчастных кузнецов, у лагеря смерти никого не было.

Останя взглянул на своих спутников. Все молчали. В глазах у женщин была тревога, как перед всем непонятным и грозным. Рашу явно не терпелось поспешить к кузнецу-свеву, говорившему на близком ему наречии. Его можно было понять: у них лишняя лошадь, на ней оба кузнеца могли вырваться из плена. Фалей смотрел холодно и строго — не столько смотрел, сколько ждал, как поведут себя его нетерпеливые спутники.

От бывалых людей Останя слышал об опустошительных морах, выкашивающих целые племена и народы, но он не очень верил в подобные истории: у россов таких болезней не было. Они страдали от простуды, от малярии, от ран; болезни у них чаще поражали отдельных людей и реже — многих, но никогда не уносили в ирий целые села и племена. Не больше Остани знал о чуме Раш. В его лесных северных краях о ней даже не слышали. Она опустошала города империи с их многочисленным населением, но еще ни разу не побывала у готов. Теперь, наблюдая за людьми у костра, горящего жарким летним днем, оба они подумали о том, что перед ними два несчастных земляка, которым надо помочь. Почувствовав настроение друг друга, они одновременно тронули коней, но властный голос Фалея заставил их натянуть поводья.

— Не сметь! Тому, кто окажется там, назад пути нет. Я убью каждого, кто сделает туда десяток шагов! — Никогда еще голос Фалея не был так суров. Видя, что оба воина повинуются ему, Фалей добавил: — Вы не знаете, что такое чума. Поеду я: я знаю, как поступить в данном случае. Всем оставаться на месте.

Никто не возразил ему. Он тронул коня, пустил рысью. Все теперь следили за ним. Кузнецы — а это были они — заметили всадника. Один, у костра, привстал, другой, с хворостом, остановился. Оба не скрывали удивления: только сумасшедший мог добровольно желать смерти.

Шагах в двадцати от костра Фалей придержал коня. Он узнал обоих кузнецов, хотя узнать их теперь было не просто. Они еще больше похудели и почернели, глаза у них слезились, волосы на голове и бороды были всклокочены.

— Что здесь случилось?

Услыша родную речь, росс вздрогнул и непроизвольно шагнул к Фалею.

— Стой на месте, Варул, или я поверну назад! Что случилось?

Росс мазнул по лицу ладонью. Весь он был высохший, угловатый, жалкий.

— Сюда пришла розовая смерть. Заболели женщина и мужчина, потом заболела их семья и родичи. Тогда каган велел окружить кочевье знаками смерти. Никому нельзя было выйти за них. Воины кагана постреляли всех, кого не убила смерть, а нас двоих оставили, чтобы мы сожгли юрты, кибитки и все остальное. Мы так и сделали. Идти нам все равно некуда, а от смерти не уйдешь. До вчерашнего дня она отказывалась от нас — видать, боялась огня или приберегала нас к концу. Думали уж, пройдет мимо, а сегодня она пришла за нами.

Подтверждая его слова, свев у костра схватился за грудь и мучительно закашлялся, выплевывая розовую пену.

— Видишь, она уже в нем, завтра к утру умрет, а за ним моя очередь, если огонь не отгонит ее, — равнодушно, будто о чем незначительном, говорил кузнец. — И пора уж, устал…

— Далеко до следующего кочевья?

— Степь теперь пустая на день пути. Так бывает всегда, если приходит розовая смерть.

— Нужна ли тебе лошадь?

Росс покачал головой.

— Зачем тому конь, кто уже не нуждается ни в чем? Поклонись за меня росской земле и скажи людям, что Варул из Ополья умер на чужбине с мыслью о ней.

— Передам, Варул! Как зовут твоего товарища?

— Его имя Дорн!

Услыша свое имя, свев поднял голову, в его глазах, искаженных болью, проглянула тоска.

— Прощай, Варул! Прощай, Дорн!