– Позвольте мне избавить вас от труда бриться самому. Довольны ли вы? Очень хорошо. Я также могу подстричь ваши волосы и срезать мозоли, если вы страдаете ими. А теперь не прикажете ли что-нибудь приготовить к вашему завтраку?

Полчаса спустя он принес новое кушанье.

– Oeufs a la tripe, это образчик того, что я могу сделать как повар. Попробуйте, пожалуйста. – Амелиус съел все и в самых восторженных выражениях поблагодарил повара. – Благодарю вас за одобрение. Я могу представить еще образчик своих способностей. Вы можете заболеть, ведь это весьма возможно, но отчего, помилуй Бог! Так вот, прочтите этот документ.

Он подал Амелиусу бумагу, датированную несколько лет тому назад в Париже и подписанную английским именем.

«Сим свидетельствую свою благодарность Теофилу Леблонд, ухаживавшему за мной во время продолжительной болезни с чрезвычайным усердием и большим умением, которые я и ценю весьма высоко».

– Дай Бог, сэр, чтоб вам не пришлось использовать в деле эти мои способности, – заявил Тоф. – Я только хотел показывать вам, что я не так стар, как кажусь, и что мои политические убеждения изменились с летами, из красного республиканца я стал умеренным либералом. Еще должен признаться, что я страстный поклонник прекрасного пола.

Он прижал руку к сердцу и ждал, что скажет Амелиус.

Таким образом, коттедж обзавелся двумя обитателями, Амелиусом и Тофом.

Руфус остался в Лондоне еще ненадолго и занялся наблюдениями над характером француза, он нашел, что жалобы на его дурной характер были напрасны и что его недостатки ограничивались тем, что «он старался придать себе вид джентльмена и не понимал шутки». Что же касалось честности и воздержанности, то рекомендация содержателя отеля не оставляла желать ничего лучшего. К величайшему удивлению Руфуса, Амелиус не скучал от своей спокойной жизни и не искал развлечений от скромного общества своих книг. Он аккуратно ходил в дом мистера Фарнеби, совершал продолжительные прогулки, никогда не упоминал имени Салли, потерял всякое желание ходить в театр и не появлялся более в курильной комнате клуба. Некоторые, заметив перемену, происшедшую в его горячем характере, принимали ее за хороший признак для будущего. Американец же видел глубже, его не так-то легко было обмануть. «Мой милый юноша обескуражен и упал духом, – решил он про себя. – Мрак поселился в душе его на месте бывшего там света, и что всего хуже, это то, что он сосредоточивается в себе». После тщетных стараний заставить Амелиуса открыть ему свою душу Руфус отправился в Париж не совсем спокойный за своего друга.

После отъезда американца ход событий изменился и неестественно спокойная жизнь Амелиуса была нарушена.

Явившись с обычным визитом в дом Фарнеби, он нашел всех в сильном волнении. Был созван второй консилиум вследствие опасных признаков, появившихся у больного. На этот раз доктора объявили ему, что он жертвует жизнью из-за упрямства, оставаясь в Лондоне и занимаясь делами. По счастью, дела банка могут поправиться при могущественном вмешательстве мистера Мильтона. При такой перспективе мистер Фарнеби по просьбе племянницы покорился предписанию врачей. Он боялся путешествия, и по его желанию Регина должна была ехать с ним. «Я ненавижу около себя людей посторонних и иностранцев, а между тем не люблю быть один, если ты не поедешь со мной, я останусь здесь и умру!» – так мистер Фарнеби говорил Регине хриплым голосом и сердито нахмурив брови.

– Мне очень грустно уезжать от вас, дорогой Амелиус, – сказала Регина, – но что могу я сделать? Я была бы рада, если б вы могли ехать с нами. Я было намекнула на это, но…

Ее опущенное вниз лицо договорило за нее. Амелиус почувствовал, что у него похолодела кровь при одной мысли быть спутником мистера Фарнеби в путешествии. Мистер Фарнеби со своей стороны испытывал такое же «приятное» ощущение.

– Я буду писать часто, – прибавила Регина, – и вы тоже, не правда ли? Скажите, что вы любите меня и придете завтра до нашего отъезда.

Она нежно поцеловала Амелиуса и минуту спустя быстро заглушила вспыхнувшее в Амелиусе чувство, прибавив: «Дядя любит, чтоб белье его было хорошо уложено, и никто не угодит ему, кроме меня, я должна бежать вниз».

Амелиус вышел на улицу, повесив голову и плотно сжав губы. Он находился недалеко от дома мистрис Пейзон. «Отчего мне не зайти, – думал он, а совесть прибавляла:

– и не узнать о Салли».

Там услышал он хорошие вести. Девушка расцветала и умственно и физически, она была на хорошем пути и обещала не быть более Простушкой Салли, если останется в заведении. Амелиус спросил, передала ли она фотографию коттеджа. Мистрис Пейзон рассмеялась. «Бедное дитя спит даже с ней, кладет ее под подушку и смотрит на нее по пятидесяти раз в день». Достойная матрона, богатая опытностью, увлеклась женской чувствительностью и сообщила Амелиусу о фотографии.

Вместо того чтоб продолжать разговор об успехах Салли, Амелиус к величайшему изумлению мистрис Пейзон, неловко извинившись, быстро оставил ее.

Он чувствовал потребность оставаться одному, он сознавал какое-то недоверие к себе, унижавшее его в собственных глазах. Уж не жертва ли он роковой случайности, как он читал в книгах? Ничтожное обстоятельство усилило его участие к Салли как раз в то время, когда Регина обманула его ожидания. Он был твердо убежден, что наносит оскорбление Регине и оскорбляет вместе с тем свое собственное достоинство, позволяя себе делать сравнения между погибшим созданием и молодой леди, которая должна была со временем стать его женой. Однако Салли занимала его мысли, несмотря на все его старания изгнать ее из головы. Существовала в нем, очевидно, какая-то развращенность. Если б в настоящую минуту было перед ним зеркало, он не осмелился бы взглянуть себе в лицо.

Находившись до утомления, он отправился в свой клуб. Швейцар подал ему письмо, как только он вошел в прихожую. Мистрис Фарнеби сдержала свое обещание и писала ему. Курильная комната была совершенно пуста в это время дня. Он развернул письмо, прочел его, нетерпеливо смял и сунул в карман. Даже мистрис Фарнеби не интересовала его в эту критическую минуту. Его собственные дела поглощали его. После того, что он слышал о Салли, им овладела одна мысль: сделать последнюю попытку ускорить свою свадьбу до отъезда Регины из Лондона. «Если б я мог только быть уверен в Регине…»

Мысли его остановились на этом. Он ходил взад и вперед по маленькой комнате тревожный, взволнованный, недовольный собою, отчаявшись в будущем. «Могу же я попытаться, однако», – решил он вдруг и сел за стол, чтоб написать письмо.

Все члены его семейства умерли, с тех пор как отец его оставил Англию. Ближайшим родственником оставался дядя, младший брат отца, занимавший важный пост в министерстве иностранных дел. К этому-то джентльмену он и писал теперь, извещая его о своем прибытии в Англию и о желании поступить на государственную службу.

«Будьте так добры, назначьте время, когда я могу видеть вас, – заканчивал он, – и я надеюсь, что вы останетесь мной довольны, если употребите свое влияние в мою пользу».